Только сейчас вместо ужаса — наслаждение. Абсолютное и беспощадное, похожее на аффект или приступ. Конечно же, это самое прекрасное ощущение на земле, но… это слишком. Просто слишком… для меня.

Уловить, в какой момент и без того хлипкая ниточка, связывающая с реальностью, рвётся окончательно, я не успеваю. И прихожу в себя только от того, что чувствую его ладони на своих щеках, тепло его рук и тела возвращает меня назад.

— Эй, ну ты чего… — его голос все ещё хриплый от волнения. — Жень… Ты, это… Видишь меня? Слышишь?

Я смотрю на него во все глаза, потому что сама до сих пор не верю в то, что случилось, а ещё — никогда не видела его таким по-мальчишески взбудораженным. Ромка старается не показать растерянности, но от этого делает только большие глупости — например, водит перед моим носом раскрытой ладонью, а потом вдруг спрашивает:

— Сколько пальцев?

Начинаю давиться смехом — какой же он забавный, когда не строит из себя крутого парня. А ещё — это возможность вернуть должок за его вечные подколки насчёт легковерности.

— Десять.

— Что? Блядь… Реально двоится?

Не выдержав, начинаю смеяться как в первый раз в жизни. Если я все-таки не ошиблась и немного умерла пару мгновений назад, то сейчас, выходит, переродилось, и теперь все по-новому для меня. И смех, и слёзы, и первый вдох с выдохом.

— Троллишь меня? Зараза… — Ромка рывком прижимает меня к себе и зарывается лицом в мои волосы. — Люблю тебя, Женьк… Знаешь об этом, нет?

— Знаю. И я тебя.

И сейчас это не вызывает никаких вопросов ни у одного из нас, не кажется поспешным или сказанным на эмоциях.

— У тебя точно все ок? Я серьезно, без приколов, — поднимая голову, говорит он.

— Все нормально, — смотрю в его лицо, которое так близко-близко. Есть что-то особенное в том, чтобы лежать вот так, рядом, не расцепив объятий, переплетаясь руками и ногами, и просто впитывать друг друга с неторопливной нежностью, пришедшей на смену взрыву и безумию. — Ты же сам хотел, чтобы мне было так хорошо, чтобы я вырубилась.

— Ну… да. Но это я фигурально.

— А вышло по-настоящему. У меня бывает иногда. Да не от секса, нет! — смеюсь, замечая, как недовольно вспыхивают его глаза. — Такое только с тобой, — он довольно расслабляется и, кажется, даже немножко задирает нос.

— Это у тебя ВСД типа?

— ВСД? А, сосудистая дистония… Ну, похоже на то. Особенно если стресс, волнение сильное. В глазах темнеет сразу, и давление — хлоп! И я вместе с ним…

— Так ты задохлик? — негромко смеётся он. — Будем укреплять здоровье. Оно тебе понадобится, я от тебя просто так не отстану.

— И не надо, — конечно, сейчас я этому только рада.

— Может, че поесть принести? Или выпить? Я жесть как пить хочу, — Ромка отстраняется от меня, и я понимаю, что расслабленность сошла с него, и он собрался на поиски чего-то съедобного

— А шоколадка у тебя есть? — вспоминая, как хорошо мне вчера зашла вся плитка, прошу я.

— Что? — отпустив меня, он перекатывается по кровати, и толкает дверь в мастерскую, поднявшись на ноги.

— Шоколадку. И печенья! Можно?

— Че, на сладкое пробило? — снова смеётся Ромка, повернувшись ко мне вполоборота, а я чувствую, как сердце делает кульбит от какой-то сладкой тревоги и неверия.

Неужели это сильное, гибкое, чуть диковатое существо, этот неприрученный бог хаоса — мой парень? Неужели я всегда могу к нему дотронуться, обнять, целовать так, чтобы ум за разум заходил и у меня, и у него? Неужели мы действительно вместе?

И только когда он пропадает из виду, направляясь к выходу, я понимаю, что его джинсы — вот они, по прежнему лежат на подоконнике, освещаемые только светом фонаря, проникающего со двора. Только сейчас замечаю, как резко и быстро стемнело за окном, а Ромка… господи боже, не пойдёт же он на первый этаж, в кухню, совершенно голый!

После нашей сегодняшней выходки на вечеринке я бы не стала ещё больше злить ребят и привлекать внимание таким образом.

— Рома! Джинсы!! — испуганно кричу я, переживая, как бы он уже не вышел в коридор.

— Не парься, Женьк! — только и слышу его голос из мастерской и следом за ним — хлопок дверью.

Мамочки. Его всё-таки понесло вниз в чем мать родила. А я больше никогда не смогу выйти из этой комнаты и взглянуть в глаза остальным жителям дома.

И, в то же время понимаю, что даже это не беспокоит меня так сильно, как могло бы до сегодняшнего дня. Я так счастлива, что все остальные переживания посто меркнут на этом фоне.

Ромка быстро возвращается — я снова слышу хлопок дверью, и спустя секунду он появляется на пороге. В руках у него — бутылка воды и какие-то снеки, под локтем зажата упаковка вафель и большая шоколадка, а главное — на поясе я вижу повязанный небрежным узлом собственный сарафан, который вот-вот сползёт. И не могу удержаться от смеха — он всё-таки прикрыл себя каким-то подобием одежды, но сделал это так… на отвали, что разница с побегами голышом небольшая.

Ну и ладно. Зато дал понять всем видевшим его, что спросу с нас мало, с адекватностью мы не дружим и временно отсутствуем для всех. Мой красноречивый сарафан в роли набедренной повязки только подчеркнул, что я с ним заодно. Теперь — навсегда, на всю остававшуюся жизнь.

Впервые из его комнаты я выхожу только спустя два дня. И то, не выхожу, а выплываю, как будто слегка захмелев от наших первых выходных, не готовая к жизни в реальности, где есть ещё кто-то, кроме меня и Ромки.

Я так стремительно и глубоко погрузилась только в наш с ним мир, что теперь мне кажется, что моей предыдущей жизни — её просто не было.

Я никогда не спала в своей кровати одна, только с ним — он всегда обнимал меня со спины, закидывая руку на плечо и согревая тёплым дыханием мой затылок. Никогда не просыпалась по будильнику или просто так — а только от того, что его руки играют с моими волосами, щекочут кончик носа или бродят по телу, плавя остатки сна горячими ладонями, перебрасывая из пограничного состояния между сном и реальностью, в другое, такое же пограничное, только от удовольствия и нежности. Никогда не занималась днём работой или практикой — только лениво валялась в постели, время от времени погружаясь в короткий сон, а после, разбуженная августовским солнцем, переворачивалась на другой бок и наблюдала за Ромкой сквозь полуприкрытые веки. Вот он раскладывает на столе в мастерской рабочие материалы, вот проверяет уже готовые формы, вот задумчиво набрасывает что-то на листе бумаги, делая замеры карандашом, то приближая, то отдаляя его от уровня глаз. Строит композицию, понятно.

Я не знаю, как он это делает, откуда берет энергию. Ромка не может долго лежать со мной рядом и прямо горит жаждой действий, что бы это ни было — творчество, секс, какие-то мелкие дела по дому или вне его. Проспав половину первого дня, я с удивлением узнаю, что он успел разделаться с долгом заказчику, уже сгонял и отвёз ему заготовки для каких-то специальных фигур-вазонов, забрал задаток Костика, вернул долг Костику, ещё и затусил с ним на часок.