– Вот избавимся от старой гусыни и заживем по-новому. Чего этой школе не хватает, так хорошего руководителя. – Он заметил недоумение на моем лице. – Нет-нет, сам я не претендую, спасибо большое! Мне не идет роль няньки или крючкотвора. К тому же, я буду занят… неважно. – Он прокашлялся. – Но вот ты – для тебя наверняка найдется местечко. В администрации всегда нужны люди, знающие, где хранится бечевка и под какой буквой в картотеке записаны мертвые – Б, «больше не встанет», или С, «совсем остыл», извини за глупые шутки. Из тебя вышла бы неплохая секретарша и даже заместитель директора. Я непременно замолвлю за тебя словечко, а если забуду, ты мне напомни.

Я ничего не ответила. Он же не стал допытываться и, кажется, не заметил, как переменилось мое настроение. Неплохая секретарша? Замолвит словечко? Да он понятия не имеет о моем истинном характере. Не хватает хорошего руководителя, значит? Перемен не миновать? Неужто он думает, что все, ради чего я работала, не покладая рук, можно легко отнять одним дурацким смешком?

– Боже правый! – Его возглас нарушил мои раздумья. Я крепче ухватилась за ветку, так как холодная волна захлестнула мои болтающиеся ноги, и в смятении огляделась. Сгущались сумерки. – Джейн, что это за чертовщина?

Бесформенная серая громадина колыхалась на одном месте на мелководье, зацепившись за сучок. Затем, отцепившись, медленно поплыла вниз по течению, подхватываемая бурлящим потоком, и стала приближаться к нам. Ее аморфное тело барахталось, перекатывалось, кряхтело, ударялось о берег, подныривало, било о воду плавниками и неуклонно приближалось к нам. Сначала я приняла ее за кита. Потом меня осенило:

– Небесное Легкое!

– Что?

– Это наше… что-то вроде воздушного шара. Должно быть, каретную затопило…

Объяснять дальше не было времени: Небесное Легкое неслось прямо на нас с убийственными намерениями. Если бы оно было полностью надуто, то ударившись о ствол поваленного дерева, оно отскочило бы назад, лопнуло или давно взлетело бы в небо. Но в своем нынешнем виде этот полусдутый волочащийся мешок лишь зацепился хвостом за ветки, на которых мы сидели. Надутая часть бултыхалась в потоке, желая плыть дальше.

– Держись!

Ветка подо мной прогнулась. Я оказалась в воде по самый пояс. Кошка вцепилась когтями мне в живот и завопила.

– Нужно отцепить его, иначе нам конец! Держись за мой ремень! Вот так, умница!

Я ухватилась за его ремень и вытянулась плашмя вдоль своей ветки; он же крепко обхватил свою, более низкую, коленями, как ковбой на родео, и, погрузившись в воду по пояс, стал тянуть на себя Небесное Легкое, отпихивать его и бить.

И сначала мне показалось, будто у него получится. А потом с жутким треском, дважды едва не выбив из-под меня опору – ветка сначала отскочила, а затем вернулась на место, – дерево раскололось по центру, и та половина ствола, за которую зацепилось Небесное Легкое, унеслась с бурлящим потоком. Я все равно не смогла бы его спасти, но я и не пыталась. После первого же рывка я отпустила его ремень.

На мгновение передо мной мелькнуло его бледное, потрясенное, бескровное лицо с невидящим взглядом, а затем Небесное Легкое, двигавшееся теперь беспрепятственно, свернуло за угол и исчезло вместе со своим грузом.

Меня ждала длинная, холодная, шумная и неспокойная ночь. Невидимые предметы проносились подо мной, ударяясь о дерево и сотрясая меня до самого нутра. Я слышала треск и грохот. Вцепившись изо всех сил в прогнувшуюся ветку, я держалась. Кошка, наполовину придавленная моим весом, горячим комочком напоминала мне о жизни. Постепенно стихия успокоилась, и ветка перестала отскакивать с каждым порывом ветра, как пружина; ее раскачивание стало мерным и тихим. Я погрузилась в странный полусон, в котором ни на секунду не забывала держаться за ветку, ставшую моим миром.

Меня разбудило жалобное мяуканье. Настало утро. Вода в реке по-прежнему стояла высоко, но вернулась в берега и стала ровной и блестящей. От дерева осталась половина. Мы с кошкой сидели на ветке. А через гладкую бурую воду вброд шла директриса и садовник, вооруженный крепкой длинной палкой. Они пришли, чтобы забрать меня домой.

Отрывок из «Наблюдений очевидца»

О трудностях, с которыми мне пришлось столкнуться

Ник Пичи мог быть очень убедительным. По его настоянию я принял дозу эктоплазмы. И не одну. К стыду своему признаю, что я до сих пор принимаю эктоплазму, хоть больше и не живу в стенах Специальной школы, так как после смерти директрисы Джойнс всех посторонних попросили покинуть здание. Мне пришлось искать препарат у уличных торговцев с очевидным риском для здоровья, безопасности и репутации. Да, я стал одним из этих. Впрочем, не беспокойтесь – я безобиден. Учитывая ухудшающуюся ситуацию в мире, когда целые страны уничтожают друг друга, погружаясь в небытие, мой грешок вполне простителен. Он никому не вредит. Нам кажется, что смерть можно проглотить, как и все остальное, но на самом деле смерть сама проглатывает нас.

И вот в какой ситуации мы теперь оказались: наш мир представляет собой не что иное, как скопище выскобленных оболочек, цветных раковин, прибившихся к берегу, но мечтающих об океане, где их пустота станет абсолютной. Что же внутри этих раковин? Бездна, едва загущенная мыслью; бульон с щепоткой крахмала. Я вижу ее все чаще и отчетливее: серое ничто, клубами вырывающееся из ртов и ноздрей, сочащееся из пор, висящее копотью в воздухе. Люди тянутся друг к другу, суют пальцы в отверстия и касаются пустоты. Там ничего нет. Впрочем, не волнуйтесь, здесь тоже ничего нет: здешней пустоты тоже не касаются ничьи пальцы. Если здесь кто-то и испытывает смутную неудовлетворенность, она не успевает оформиться в зрелую мысль и испаряется бесследно. «Я подумал…» – но о чем? Забываешь, не успев подумать. Но что если мне все это привиделось; что если дело во мне? Нет, не я один мечтал о финале и стремился найти окончательный ответ на все вопросы; этому соблазну поддались многие. Я часто вспоминаю директрису Джойнс: та понимала эти соблазны лучше других. Но она понимала и кое-что еще: смерть – не конец. И чем больше мы кормим ее, тем прожорливее она становится. Ибо смерть двулика. С одной стороны она похожа на закрытую дверь. С другой – на открытую, ведущую в бесконечный коридор [55].

Пожалуй, то же можно сказать о любом стремлении. Но этого я не знать не могу; я теперь стремлюсь лишь к одному.