Кто-то хватает меня за руку.

– Мадам, сделайте что-нибудь! – кричит попечитель. – Вы уже потеряли двоих!

– А что, по-вашему, я должна сделать? – спокойно спрашиваю я. Попечитель багровеет, и я пускаюсь в объяснения, отдавая себе отчет в том, что репортер записывает каждое мое слово. – Моя задача – предоставить мертвым возможность заговорить, а не заставить их замолчать. Вот чему я обучена. Если Минкс не закроет рот – а поскольку он мертв, в данный момент это никак не получится, – нам остается лишь ждать и надеяться. Тут возможны два исхода: или желание говорить у мертвых пропадет, или вереница призраков окажется конечной. Вы уже слышали Демосфена? Нет? Значит, до конца еще далеко. Если же выяснится, что воронка ведет в бесконечную пропасть (а это не так), то всех нас затянет в нее в кратчайшие сроки.

– Но… но это возмутительно! Я требую, чтобы вы предприняли хоть что-нибудь! – Попечитель делает шаг к сцене, но замирает на полпути. Он ничего не может сделать; не нырять же ему в воронку!

– Можно, например, поаплодировать, – спокойно замечаю я. – Возможно, так мы убедим мертвых, что представление окончено, те остановятся и придут за букетами и любовными записочками от зрителей. – Попечитель возмущен. Наверное, думает, что я издеваюсь над ним, однако стоит мне начать аплодировать, как он делает то же самое. Потенциальный спонсор присоединяется к овации, а минуту спустя и репортер откладывает в сторону блокнот и начинает хлопать. Мы аплодируем, а мебель тем временем начинает съеживаться и сползать к краю воронки; завязки, на которых задник крепится к стене, развязываются, и холст сворачивается, а затем проваливается в дыру. Когда задник улетает, я вижу за ним ребенка, девочку; та висит на столбе, обхватив его руками и ногами; косички развеваются, их утягивает в дыру. Дверь в актовый зал распахивается, и в помещение врывается вихрь сухих листьев; один из них приклеивается к шее попечителя, затем отклеивается и летит к сцене. Его проглатывает открытый рот. Мои волосы развеваются, шпильки летят к сцене, как дротики. Мир сыпется сквозь себя, словно песок в отверстие в песочных часах. Я же испытываю торжество и ничего не могу с собой поделать: такое случается раз в тысячу лет, и какая же удача, что репортер оказался здесь, чтобы засвидетельствовать уникальное зрелище!

Потом голос вдруг умолкает. Стихает ветер, и предметы замирают. Мои волосы больше не развеваются, и привычным жестом я подкалываю их оставшимися шпильками. После недолгих колебаний попечитель бросается к сцене; за ним следуют остальные. Глядя, как они осматривают пол, декорации, занавес, девочку, отцепившуюся от столба, я едва не начинаю смеяться: неужто они решили, что я инсценировала случившееся с помощью нарисованных декораций и световых эффектов? Пригладив волосы, я присоединяюсь к ним.

– Где дети? – спрашивает доктор Бид.

– Мертвы, – отвечаю я, – по крайней мере, пока. Вскоре станет ясно, временно они мертвы или окончательно. Я пошлю кого-нибудь за ними.

Попечитель таращится на меня; его багровое лицо становится фиолетовым.

– Временно мертвы? Вам не кажется, что вы сами должны отправиться за ними, причем немедленно?

– Спешить некуда. В краю мертвых нет времени.

– Что значит некуда спешить? Детям-то, пожалуй, уже все равно, особенно если они мертвы, о чем вы сообщаете нам так, будто это самое обычное дело! Но мне не все равно, и если в вас есть хоть капля человечности, то и вам должно быть небезразлично! Как можете вы не волноваться об их благополучии и не спешить вернуть их назад, к тем, кому они дороги?

– Спешка и сентиментальность вряд ли помогут в нашем случае, – отвечаю я. Репортер лихорадочно записывает. – Я спокойна, потому что в спокойном состоянии действую наиболее эффективно. Я могла бы, конечно, проявить человечность ценой двух жизней этих юных созданий, но вряд ли вам это понравилось бы. Теперь попрошу вас соблюдать тишину: мне надо подготовиться к путешествию.

Нырнуть в край мертвых у меня получается не с первой попытки. Но прыгнув в собственную глотку, я с удовлетворением замечаю эту парочку – Минкс и Апшоу, обнявшись и оцепенев от испуга, топчутся у края воронки, которую мы привыкли называть горлом. Я вижу также, что они вплавились в декорации (в буквальном смысле – стали их частью). Я бесцеремонно выдергиваю их из декораций и из глотки и возвращаюсь прежде, чем изумленный возглас репортера успевает стихнуть. Никогда еще я не предпринимала таких стремительных вылазок за Покров!

– А теперь пройдемте дальше, в экспедиционную, – объявляю я, но тут замечаю, что дети, мяукающие, как котята, вцепились в доктора Бида, а тот покровительственно прижимает их к себе. Это зрелище приводит меня в раздражение. – Дети, разве вам не пора на урок Вопрошающего Молчания? Поспешите! – Они отцепляются от доктора Бида, кланяются, прикладывают палец к губам, как я их учила, и, по-прежнему всхлипывая, удаляются.

Попечитель хмурится и качает головой.

– Я уже достаточно видел. С вашего позволения, я хотел бы вернуться в ваш кабинет за своей шляпой, а потом убраться отсюда.

– Так быстро? Разве вы не хотите осмотреть наше оборудование? Новейшие модели? Или побывать в часовне Церкви Слова, которую госпожа Юм любезно упомянула на последнем заседании Британской академии танатологических наук? А выступление Неалфавитного хора? Ребята так долго репетировали! Впрочем, я вижу, что переубедить вас мне не удастся. Что ж, признаюсь, мне и самой удобнее освободить вторую половину дня и посвятить ее педагогическим вопросам!

Попечитель поспешно уходит. Потенциальный спонсор следует за ним. Я так надеялась обсудить с ним насущные финансовые вопросы, но, видимо, не судьба.

– Неужели мы их так напугали? – шутливо спрашиваю я Картрайта. – Вот вы, сэр, не робкого десятка. Желаете продолжить экскурсию?

– Я… по правде говоря… ох! То, что я сегодня увидел, несомненно, было… удивительно. Вы позволите побеседовать с детьми? Когда они переведут дух, естественно.

Само собой, я отвечаю отказом.

– Однако я с радостью объясню вам принципы некрофизики, которые мы сегодня видели в действии, чтобы неосведомленные читатели могли понять, что, собственно, произошло.

– Это было бы чудесно, – отвечает он, – и однажды вы непременно мне об этом расскажете, но сейчас… сейчас мне надо бежать и… – Он как-то странно шевелит пальцами. Лишь мгновение спустя я понимаю, что он изображает, будто печатает на машинке. – Вот только одно, пожалуй: можете описать, что вы почувствовали, увидев, как ваших подопечных засасывает в бездну?

– Почувствовала? – я с недоумением смотрю на него. Только что на его глазах было совершено проникновение сквозь ткань вселенной, а ему интересно, что я почувствовала?

Ему хватает вежливости отвести взгляд.

– Что ж, неважно. Думаю, материала у меня достаточно.

– Ваша заметка… когда вы планируете?..

– Я пришлю вам экземпляр газеты, – отвечает он и уходит.