Тем не менее на следующий день был сделан очередной шаг к примирению при посредстве Маргариты и ее подруги Франчески Киджи.

– Что они здесь делают? – осведомился Рафаэль, и его лицо вспыхнуло гневным румянцем.

Вернувшись вечером из мастерской, он застал в своем доме незваных гостей, узрел в собственной гостиной чету, которую меньше всего хотел видеть. Агостино и Франческа Киджи сидели в креслах возле камина. Рафаэль замер в дверях, Маргарита тут же подошла к нему, спеша погасить вспышку возмущения искренней любовью.

– Может, ты все-таки выслушаешь его? Он же один из твоих ближайших друзей в Риме.

– Он для меня не друг, а предатель! – рявкнул Рафаэль и вылетел назад, на лестницу, прежде чем Маргарита успела его удержать.

– Этому раздору не будет конца, любовь моя, пока ты сам не решишь иначе. Теперь все в твоих руках, – сказала она, догнав его.

– Они лишили меня способности прощать, похитив тебя и заточив в тюрьме!

– Это все в прошлом, Рафаэль! Франческа – моя подруга, и мы не можем спокойно смотреть, как мужчины, которых мы любим, не разделяют с нами радость дружбы.

Рафаэль по-прежнему был разгневан, его колотила сильная дрожь.

– Он должен показать, насколько раскаивается в том, что сделал!

– Прости меня, прошу! Я был чудовищно неправ. – Этот голос принадлежал Агостино Киджи.

Рафаэль медленно развернулся и увидел банкира, который протягивал к нему руки. На лице Киджи было написано искреннее раскаяние. Рафаэль никак не ожидал подобного.

– Это ты задумал похищение?

– Нет, но виновен не меньше, чем те, кто его замыслил. Я не возражал. – Агостино сделал шаг к Рафаэлю, потом остановился, решив не торопить события. – Я не могу изменить того, что случилось, но моя вина заключается лишь в том, что я не возражал против чудовищного замысла.

– Значит, это затея Биббиены?

– Прошу тебя, я не хотел бы осуждать чужие проступки. В мои намерения входило лишь исправление собственных ошибок. Я действительно презираю себя за то, что сделал! Правда!

– Если ты ждешь, что я смогу сразу тебя простить, то заблуждаешься.

– Я был бы рад снова получить возможность общаться, а там время покажет.

Франческа и Маргарита обменялись тревожными взглядами. Никто не смел нарушить молчания, только поленья потрескивали в камине. На высоких стенах двигались тени.

– Синьора Луги тебя простила? – осторожно спросил Рафаэль.

– Говорит, что простила.

– Вы все ошибались на ее счет.

– Да.

– Если синьора Луги пожелает встречаться с твоей женой, я не стану этому противиться.

– Может, однажды ты придешь вместе с ней в наш дом, как бывало раньше?

– Там будет видно, Агостино. Я не стану зарекаться или что-либо обещать. Там будет видно.

Для умудренных ценен каждый час

Данте. Божественная комедия.

Чистилище. Песнь III

Наступило лето, со дня похищения Маргариты прошло уже больше трех лет. Огромное и сложное «Преображение» стало очередным наваждением для Рафаэля. Зная о том, что между ним и Себастьяно объявлено открытое соревнование и у соперника работа над «Воскрешением Лазаря» продвигается значительно быстрее, он делал все, что было в его силах, чтобы не дать себя опередить. Маргарита бурно восставала против такого соперничества. Лишь отчаяние, твердила она, подгоняет Себастьяно, торопит его первым предъявить законченную работу понтифику. Ей приходилось все время напоминать возлюбленному, что он – Рафаэль, а Микеланджело Буонарроти по-прежнему не в фаворе и не покидал Флоренции.

В надежде успокоить избранника, Маргарита ежедневно показывала ему, как богата и насыщена его жизнь. Он стал частью новой семьи, и это оказывало целительное воздействие на его мятущуюся душу. Франческо и Донато теперь не только часто позировали Рафаэлю, но и ежедневно являлись в дом Маргариты на семейные ужины. Они вместе сидели за ее столом, преломляли хлеб, пили вино, спорили и смеялись, как любое счастливое семейство. Рафаэль обожал баловать маленького Маттео, помня о том, что тот любимый племянник Маргариты.

Скоро к удовольствиям семейной жизни добавилась радость дружбы: отношения с Агостино Киджи потихоньку восстанавливались. Принимая приглашения Франчески, жены Агостино, Маргарита стала часто бывать на вилле Киджи и проводила счастливые часы в компании троих ее детей, которые скоро стали считать ее тетушкой. Одно тяготило ее: несмотря на всю их страсть и прожитые вместе годы, Маргарита так и не сумела подарить Рафаэлю ребенка.

– Скажи, ты жалеешь, что мы не благословлены, как Франческа и Агостино? – однажды спросила она, лежа рядом с ним и глядя сквозь раскрытые ставни на полную луну в черном ночном небе.

Рафаэль улыбнулся.

– Это может произойти в любой день.

– У меня случались сбои в месячных, еще когда я была девчонкой. А теперь, прожив с тобой столько времени, я… На самом деле я не думала, что мне удастся родить ребенка.

Рафаэль замолчал.

– Из тебя получится замечательная мать. Я наблюдал за тобой и Маттео и просто уверен в этом, – сказал он.

– Легация была так занята со старшими мальчиками, что я начала считать его собственным сыном.

– Это заметно. – Он улыбнулся. – И он души в тебе не чает.

– Я тоже.

– Как думаешь, тебе хватит его одного? Маргарита коснулась его щеки и улыбнулась.

– Ты для меня все, в чем я когда-либо нуждалась. Больше мне от жизни ничего не нужно, – промолвила она.

Весной следующего года советники понтифика вновь поставили Рафаэля в известность, что день его свадьбы переносится. На сей раз задержка была связана с тем, что Его Святейшество был поглощен укреплением жизненно важного для Рима союза с королем Франциском I для защиты от императора Карла V. После битвы за Милан понтифик оценил всю мощь французского короля и решил, что не имеет права рисковать. Политика и внутренние распри лишили сил папу Льва, который последние два года занимался расширением Церкви, и поэтому Рафаэлю настоятельно советовали не досаждать Его Святейшеству личными просьбами.

Рафаэль снова работал в сумасшедшем ритме, его мастерская возродилась к жизни, и какое-то время он не мог думать ни о чем другом, кроме величественного образа возносящегося Христа и его апостолов. Он был так занят, что просто не обращал внимания на странные приступы дрожи, чередовавшиеся с потливостью и слабостью.

Ему некогда было болеть – так он решил.

Джулио Романо помогал в исполнении деталей огромной картины, в то время как основную концепцию придумал и воплотил Рафаэль. Он использовал Донато Перацци в качестве модели для создания образа Иисуса. Его сильное тело и мягкие черты лица как раз воплощали основную идею, которую Рафаэль желал донести до зрителя. Франческо Луги обрел бессмертие в образе святого Андрея, лысеющего, с усталым лицом. А под изображением Христа, рядом с апостолами и бесноватым мальчиком, из которого изгонялся демон, была написана женская фигура.