– Издеваешься? Вернулась из самого опасного места в мире, ещё и разрушив его при этом, а сейчас так просто обо всём говоришь?

– Но я ведь вернулась… – осторожно-виновато проговорила она.

Сота, наконец, отпустил её руки, потёр переносицу, устало вздохнул.

– Да, главное, что вернулась… А зенкерит?

– При нас! – гордо ответила девочка. – Милли запечатала его, но через… Уже через десять минут он распечатается, так что надо бы унести его подальше от твоего дома, а то всё тут выйдет из строя.

– Да, уж будьте добры…

– А ты с нами не пойдёшь?

– Хм?

– Ну, неужели тебе не интересно, что там в мемуарах этого… Келлера. Как только распечатается зенкерит, мы снимем барьер с коробки и там же всё посмотрим.

– А что потом с зенкеритом делать?

– Милли дала нам какую-то штуковину, которая сведёт его действие к минимуму, так что его потом можно будет хранить, где угодно.

– В таком случае… Где вы собрались снимать барьер?

– Ну, где-нибудь подальше от магических приборов, на берегу тут, наверное. Так ты с нами, или нет?

– Да, пожалуй.

– Вот и отлично. – Алиса обернулась к Рену. – Значит, надо найти место, в котором зенкерит никому не помешает?

– Да, предлагаю пройтись по берегу в поисках такого места. – предложил Рен.

Они остановились у того самого нагромождения камней, на котором Алиса сидела в тот день, когда впервые пересеклась с Реном и Зеро. Увидев ромбовидную выемку, девочка вновь вспомнила слова Дукс Мэо и внутренне содрогнулась. Однако эти мысли быстро утонули среди других: сейчас они, наконец, откроют эту злосчастную коробку.

Алиса держала в руках зенкерит, Рен – коробку с барьером, Сота сел рядом на камнях, наблюдая со стороны. Вдруг зенкерит засветился, ослепляя, и тут же погас, а сразу после трещинами пошёл барьер на коробке, разлетевшись и растаяв в воздухе.

Девочка решила не медлить и сразу вновь запечатать зенкерит: достала вещь, которую дала ей Милли. Вещью был маленький кубик, который раскрывался, если его потрясти и поглощал вовнутрь любые предметы. Это и сделали с зенкеритом, он быстро оказался затянут в этот маленький кубик. Кубик решили отдать на хранение Соте, потому что он уж точно его не потеряет.

Все склонились над коробкой. Внутри были какие-то документы, непонятные бумаги, и только на самом дне виднелся кожаный переплёт. Алиса вытащила небольшую, но толстую тетрадь, перетянутую тонкой верёвочкой, набитую какими-то бумажками и явно полностью исписанную.

Алиса вопросительно глянула на парней и, получив одобрительный кивок, открыла тетрадь.

«Приветствую тебя, уважаемый читатель. Моё имя – Калеб Келлер, и я сын величайшего человека нашего мира – Богоподобного Каама, принесшего благословение и новую силу простым смертным. Хочу поведать тебе историю жизни шумной моей, а повидал я настолько многое, что и в голове не уложится, что прошёл через это всего-навсего один человек. Хотелось бы начать с глубокого детства моего, когда я был, впрочем, не в самом осознанном, но уже достаточном для сохранения воспоминаний возрасте. …»

– О небо, листай дальше. – раздражённо сказал Рен. – Давай сразу на середину, это невыносимо.

Алиса пролистала несколько страниц вперёд, открывая тетрадь на развороте с высохшим цветком.

«…Тот день был одним из самых радостных в моей, на тот момент, краткой и ничем не примечательной жизни. Он запал глубоко в моё сердце, помнится, оно трепетало как никогда, ведь не было ни дня ранее, где я бы оказывался в столь неожиданно приятном и животрепещущем положении, …»

– Понятно, надо сразу в конец. И не лень ему было это строчить…

– Всё так подробно прописано… И почерк аккуратный такой, ему, видимо, очень это нравилось.

– Да только повёрнутый сможет столько времени убить на сплошную воду.

– Как знать…

Полистав пожелтевшие страницы, Алиса, наконец, увидела искомое название. До конца оставалось всего листов шесть, видимо, этой историей Калеб Келлер хотел завершить рассказ о своей жизни.

«И, наконец, я хотел бы рассказать о самом главном моём сожалении. Многое я сделал в жизни, столько нагрешил, но ни о чём я не сожалел так, как об этом одном-единственном событии, из-за которого, как считаю лично я, погиб столь великий человек, отец мой. Мои достопочтенные братья всегда убеждали меня в том, что нет вины моей в произошедшем, но сам я не могу избавиться от этих мыслей и по сей день, а времени прошло уже немало.

Произошло это в далёком тринадцатом году, когда к нам нагрянуло бедствие, что мы привыкли именовать Всепоглощающим Пространством Селлой. Я единственный из трёх сыновей моего великого отца обладал проклятием, способным сдержать это безжалостное пространство, и должен был принести себя ему в жертву, тем самым защитив весь этот мир. Будучи ещё юношей, (мне было не боле пятнадцати лет), я чувствовал столь дикий страх перед своей судьбой, что сейчас я не смогу подобрать нужных слов для его описания. Но я не замечал тогда, что и дорогой отец мой беспокоился об этом событии не меньше моего. И вот, когда подходило время мне прощаться со всеми друзьями моими, с близкими мне людьми, с, как мне казалось, неудавшейся жизнью моей(а меня тогда не посещали мысли о высокой чести становления спасителем мира), отец мой объявил всем, что в жертву Селле он принесёт себя, а я же буду спасён. Тогда я и представить не мог, как он сможет это совершить, ведь проклятием лишь я мог обладать, и никак это проклятие не передавалось.

…

Когда настало время, отец мой улыбнулся мне, и я до конца жизни запомнил его именно таковым: сильным, добрым и вселяющим столь яркую надежду и веру в лучшее, что убедить в зле и жестокости мира этого меня уже не смог бы никто. Тогда открылись пред нами врата таких размеров, каковые видел я лишь в королевском замке, вот только те, что я видел ранее, никогда не излучали столь невероятную силу и величие. Рамка врат этих, как мне тогда показалось, была обита серебром. Врата светились, словно призывая меня и отца моего подойти к ним, пройти через них и остаться там. Я помню этот момент так, словно это было вчера. Врата распахнулись, пропуская нас вовнутрь, и открыли они дорогу такой длины, что конец её не был виден вооружённым глазом(быть может, будь у меня под рукой подзорная труба, бинокль, или телескоп, я смог бы разглядеть её конец и поведать о том, что было там, но я и не подозревал, что пространство откроет мне столь странную и непонятную картину). Когда мы шагнули туда, проклятие, что было на моём плече, засияло светом столь ослепляющим, что мне пришлось закрыть глаза, а когда я открыл их, проклятия уже не было. Тогда мой драгоценный отец стал говорить мне слова прощания, что я запомнил тут же, а после записал и хранил близко к сердцу, чтобы никогда они не выходили из памяти моей. «Запомни, сын мой, – говорил он, – я мечтаю, чтобы ты, как и твои братья, продолжал жить, нашёл дело своей жизни и дорогого человека, с которым захочешь оставаться всегда. Я уйду, но не отчаивайся и продолжай идти дальше. Я отжил своё и сделал уже в этом мире всё, что мог, но у тебя ещё всё впереди. Я люблю тебя, ведь ты мой дорогой сын. Прощай, Калеб.» Я, право, хотел столькое сказать ему, извиниться за все свои проделки и скверные слова, хотел обнять его и попросить побыть рядом ещё дольше, но он оттолкнул меня и я, не ощущая земли под ногами, упал за предел врат, видя, как они с шумом захлопываются, оставляя моего отца за ними. Тогда я, должно быть, от переживай и сожалений, потерял сознание, а когда очнулся, внезапно выяснил пугающую и будоражащую сознание новость: с того момента, как я зашёл за те врата, прошло более трёх лет! Это было настолько неожиданным известием, что я ещё долго и слова молвить не мог, а братья мои, что нашли моё бессознательное тело, никак не могли поверить в мою версию произошедших событий. Так и вышло, что …»