Однако ее спокойствие улетучилось вскоре после того, как началась уплата дани. Многие посланники произносили тщательно заготовленные речи и многократно целовали ноги Эхнатону, но их руки были пусты. Они прибыли снова только как наблюдатели, и Египет не мог больше заставить их приносить товары, как прежде. Фараон радостно сиял, когда они ползали перед ним, гордо поглядывая на нее время от времени. Он говорил с ними любезно и снисходительно, в это время Нефертити обнимала его за талию и иногда целовала в щеку.

Тейе оглядела толпу более внимательно и заметила Азиру, выделявшегося парчовым нарядом, богато украшенным кистями, он стоял, прислонившись к колонне, в окружении своих разбойничьего вида телохранителей. Он поймал ее взгляд, низко поклонился ей и медленно улыбнулся. Рядом с ним стоял посланник Хеттского царства, очень смуглый, с настороженным ястребиным взглядом, – тот самый человек, который так давно в Малкатте сидел, дерзко положив ноги на обеденный стол и тиская танцовщиц. Теперь он заматерел. По сравнению с этими двумя мужественными иноземцами фараон смотрелся карикатурно – рыхлый, мягкий и женоподобный. Тейе закрыла глаза. О, Аменхотеп Прославленный, – взмолилась она мысленно. – Помоги мне. Дай мне мудрости.

Традиционные вассалы Египта, южная Сирия и Нубия, прислали обычные дары – лошадей, колесницы и диковинных животных, слоновьи бивни и оружие, драгоценные камни и слитки золота. Торговые партнеры, независимые народы, которые не принимали участия в войнах Египта, привезли рабов, вазы, страусовые перья и другие диковинные штучки просто в знак признательности за многолетнюю успешную торговлю. День уже клонился к вечеру. Тейе непроизвольно сжалась от мучительного стыда, когда увидела, что в свитки занесен такой ничтожный список товаров, тогда как в дни правления ее мужа и зала в Малкатте, и коридор, и передний двор, и сокровищницы были забиты данью.

Вечернее празднество проходило в этой же зале, теперь здесь звучали музыка и громкий смех гостей. Сменхаре, наконец, удалось поговорить с Мериатон, они сидели бок о бок за столиком среди других детей, и хотя Тейе предпочла бы глядеть на них, ей пришлось давиться куском под ледяным взглядом Нефертити. Эхнатон усадил Тейе на почетное место на помосте по правую руку от себя, а Нефертити сидела за отдельным столиком сзади него, где фараоны усаживали обычных жен. Сама Тейе часто сидела на таком месте в Малкатте, когда ее супруг развлекался с новой женой, и это не волновало ее, но Нефертити явно снедало уязвленное самолюбие, и каждый раз, когда Тейе поворачивалась к сыну, она краем глаза ловила на себе злобный взгляд племянницы. Этот мрачный взгляд заставлял Тейе держать спину прямо, хотя она и была очень утомлена.

Вино текло рекой, к ночи в зале сделалось еще более шумно. Придворные то и дело вставали со своих мест и, пробираясь сквозь галдящую толпу, среди брошенных цветов, синих бусин, мартышек, прыгающих и орущих, с кусками снеди в крошечных лапках, приближались к помосту, чтобы выказать свое почтение императрице, поздравить ее с прибытием в Ахетатон. Любимцы фараона сидели у его тарелки, под креслом, иногда повизгивая или настойчиво потягивая хозяина за платье, выпрашивая угощение. Надменно шествовали кошки, презрительно поглядывая на соблазны в виде жареного мяса, их усыпанные сердоликами ошейники поблескивали в свете ламп.

Закончив трапезу, дети ушли с помоста, смешавшись с гостями, остались только Сменхара и Мериатон, которые шептались и счастливо улыбались друг другу. Тейе заметила, как десятилетняя Мекетатон в диадеме из бирюзовых незабудок и с голубыми лентами, спадающими по спине с детского локона, пробралась к оживленной группе и нерешительно остановилась рядом с женщиной, в которой Тейе не сразу узнала Тадухеппу. Когда старшая женщина заметила присутствие девочки, она взяла Мекетатон за руку и, усадив рядом с собой, обняла ее. Она что-то сказала малышке, и это вызвало слабую улыбку на бледном лице девочки. Тейе повернулась к сыну и увидела, что он тоже смотрит на дочь.

– Мекетатон бледна, – сказала Тейе. – Многих ли этим летом коснулась лихорадка?

– Атон защищает свою семью, – коротко ответил Эхнатон. – Мекетатон ничего не коснется.

Тейе провела еще одну ночь в покое и тишине дома Эйе, но потом ей все же пришлось осмотреть приготовленное для нее поместье и сказать, что оно ей подходит. Дом с садом, сбегавшим к реке, был выстроен к северу от дворца, его территорию от покоев фараона отделяла только стена с прорезанным в ней проходом. Напротив, через дорогу, стоял Большой дворец. Тейе предпочла бы нечто более удаленное от города, некое убежище, где она могла бы скрыться в любой момент, но, видя, с какой гордостью и волнением Эхнатон показывает ей комнаты, не посмела возразить. Он явно сам занимался выбором отделки и мебели в доме, он постарался, чтобы бордюры и рельефы на стенах напоминали те, что она любила в Малкатте. Но, несмотря на все его старания, едва перешагнув порог этого дома, Тейе поняла, что могла бы провести здесь долгие годы и так никогда и не развеять дух напыщенного великолепия, которым был пропитан весь город, и которое она все больше и больше начинала ощущать на себе.

Приказав Хайе распаковывать вещи, она отправилась в храм на церемонию освящения ротонд, которые построил фараон. За два дня, проведенные в городе, Тейе уже начала привыкать к грандиозному стилю, поэтому внутреннее убранство храма не удивило ее. Здесь не было череды дворов, перетекающих друг в друга, которые, уменьшаясь, становились все более уединенными и заканчивались маленьким святилищем, в полумраке которого хранится божница. Хотя здание было так велико, что Тейе чувствовала себя маленькой и незащищенной – и это почти физически давило на нее, – оно состояло всего из двух дворов: огромного наружного, сплошь уставленного жертвенниками, куда попадали, миновав три пилона и обсаженную деревьями аллею, и еще более огромного внутреннего, где жертвенников было еще больше, их белые сверкающие ряды вели к главному алтарю. Хотя дворец был переполнен статуями Эхнатона и в городе они стояли везде, здесь, в храме, не было ни одной. Разумеется, – думала Тейе, пот скапливался у нее под париком и в подмышках, пока она стояла с Бекетатон в удушающем фимиаме, который курился по всему храму, – нет, если фараон и его семья – это сам Бен-бен. Единственным местом, где можно было укрыться от солнца, оказались небольшие, сложенные из камня ротонды, которые Эхнатон повелел возвести для обновления волшебной силы – для себя, для императрицы и Бекетатон, и, когда первая часть церемонии подошла к концу, Тейе с облегчением шагнула под каменный свод. Стоя в благословенной тени, она смотрела, как фараон, окруженный жрецами, поднялся по ступеням к высоко расположенному алтарю, и полуденная служба началась. С наружного двора доносились стройные хоровые песнопения. Звенели кимвалы и трещали систры. Языки пламени, почти невидимые при ярком солнечном свете, взвивались от факелов в руках сотен служителей, которые ждали перед жертвенниками, чтобы зажечь груды пищи и цветов. Эта ротонда, конечно, – важный и священный предмет, – размышляла Тейе, взглянув на Бекетатон, стоявшую с широко раскрытыми глазами чуть впереди, под богато украшенным навесом своей ротонды, – но здесь я бы предпочла свой собственный балдахин и пару носителей опахал, чтобы отгоняли мух. Видя, как Эхнатон воздевает отягощенные золотом руки к безжалостному небу, а жрецы вскрикивают и падают вокруг него на горячие камни, она гораздо сильнее прониклась достоинством и благородством, которое всегда проявлялось в ее сыне во время богослужения, чем суровым великолепием своего окружения.