– Ты ошибаешься, – ответила Тейе. – Я читала твои письма, будучи еще в Малкатте. И не только твои. Риббади тоже было о чем поведать, так же как и Абимилки.

– Этот сброд… эти вероломные псы! – Голос Азиру дрожал от возбуждения. – Я славлю богов, что фараон в своей безграничной мудрости не поверил в их ложь. Их злоба и зависть были безмерны. Они жаждали наслаждаться выгодными отношениями, которые сложились у моего народа с Египтом.

– Твоя преданность делает тебе честь и может сравниться только с твоими актерскими способностями, – с сарказмом ответила Тейе.

– Императрица несправедлива ко мне. Разве я не защитил Египет ценой жизни своих людей? Разве я не дал убежище этой плачущей бабе Риббади, когда тот не смог удержать свой город и вынужден был бежать?

Тейе увидела, что Азиру понял свою тактическую ошибку, как только слова слетели с его губ. Он замолчал, потупившись.

– Я верю, что наш дорогой союзник Риббади наслаждается защитой и миром нашего брата Азиру, – невозмутимо сказала она, наклонившись вперед. – Я удивлена, что он не сопровождает тебя и даже не послал с тобой письма фараону. В дни оные он написал много писем. Полагаю, он мог бы передать их нашим осведомителям в Амурру, но, конечно же, его друг Азиру предложил доставить их лично? Или Риббади разучился пользоваться языком и руками?

Азиру поднял глаза и изучающе оглядел ее. Тейе почти читала его мысли. Были ли на самом деле в Амурру египетские осведомители? О чем они докладывали фараону? Мог ли острый взгляд императрицы пронзить покровы лжи, защищавшие его от невнимательных глаз фараона?

– Действительно, Риббади в безопасности, – ответил он после паузы, и Тейе откинулась назад, выражение ее лица не предвещало ничего хорошего.

– И мы оба знаем, что это за безопасность. Мой покойный муж Осирис Аменхотеп Прославленный сделал то же самое с твоим отцом, и я бы настоятельно рекомендовала тебе поразмыслить о его кончине. Ахетатон теперь мой дом. Над этим тоже поразмысли. Как надолго ты намерен задержаться?

Азиру поклонился.

– Гостеприимство фараона безгранично, и оно искушает меня продлить свой визит на неопределенный срок.

– Его гостеприимство, может быть, и безгранично, но мое терпение – нет. Как и снисходительность моей страны. Ты свободен.

Он быстро поклонился и удалился с важным видом, его телохранители затопали следом. Он не уедет, пока не узнает, насколько велика моя власть над сыном, – подумала Тейе, когда двери со стуком закрылись. – И это то, что мне еще предстоит выяснить. Но Эхнатон теперь должен прислушиваться ко мне, иначе Азиру перестанет колебаться между Суппилулиумасом и Египтом, решит заключить соглашение с Суппилулиумасом и покинет нас совсем. Прежде это было бы не так важно, но сейчас для нас ценен каждый союзник.

В полдень Тейе велела подать носилки и отправилась в пышные покои Нефертити. Она бы предпочла послать за царицей, но знала, что в семье сейчас нить любви и взаимопонимания натянута до предела, и любая настойчивая попытка заявить о своих исключительных правах могла оборвать ее Нефертити полулежала на своем ложе, над ней безмятежно шелестели опахала, в комнате тихо играли музыканты. Ее беременность уже близилась к концу, и она уже не стремилась на людях или дома скрывать выступающий живот, она надевала просвечивающие одежды, которые подчеркивали ее манящую чувственность. Нефертити исполнилось тридцать два года – знойная пора зрелости женского тела, в котором, казалось, сочеталась горячая спелость без признаков увядания и обещание чувственных наслаждений. Постепенно проявляющиеся приметы возраста на ее лице скорее подчеркивали природную красоту совершенно правильных черт, чем вредили ей, и в гримасе неудовлетворенности ее поклонники могли усмотреть лишь намек на легкомыслие, что низводило ее с вершин недосягаемой божественности, манило, но не давало возможности приблизиться к ней как к земной женщине. Она легким кивком ответила на чопорный поклон Тейе, не отнимая рук у слуг, благоговейно втирающих в ее кожу ароматные масла.

– Прости, что не могу опуститься перед тобой, тетушка, – сказала она. – У меня болят спина и ноги, и, кроме того, мне довольно трудно наклоняться. – Обведенные сурьмой серые глаза холодно воззрились на нее.

Тейе не обратила внимания на колкость.

– Я желаю говорить с тобой наедине, – сказала она. – Я оставила свою свиту в саду. Отошли и ты своих людей.

Нефертити слегка поморщилась.

– Вы почти закончили? – обратилась она к слугам, склонившимся над ее длинными пальцами. – Тогда оберните мне руки салфетками и подождите за дверью.

Тейе стояла. Юноши поклонились и выскользнули из покоев. Она подошла к ложу и опустилась в кресло; некоторое время женщины молча смотрели друг на друга. Тейе ожидала, что племянница будет поддерживать легкий разговор, чтобы иметь возможность лавировать, скрывая свои мысли за ничего не значащими словами, но ее, как всегда, поразило, что совершенство лица и тела Нефертити отнюдь не распространялось на ее мыслительные способности. Племянница была так же неосмотрительна, как в свое время Ситамон.

– Ты не имела права увольнять Мериру с должности хранителя дверей гарема, – начала она. – Он долгое время был моим управляющим, и, учитывая его деловитость, я вверила ему управление гаремом. Женщины были им довольны. Фараон любит его и доверяет ему.

– Фараон всех любит и всем доверяет, – спокойно ответила Тейе. – Пока я жила в Малкатте, ответственность за дела в гареме лежала на тебе. Но ты прекрасно знаешь, что фактически это моя обязанность – по праву императрицы и первой жены. Я просто назначила другого хранителя, и это мое право.

Она поначалу не помышляла восстанавливать против себя племянницу, надеясь договориться с ней мягко и тактично, возможно, переиграть ее, разоружить, заверив, что ее ревность была беспочвенна. Очевидно, Нефертити сочла такой стиль беседы невозможным, и Тейе пришлось отказаться от видимой задушевности и занять совершенно иную позицию, которая не предполагала снисхождения и уступок.

– Не могу представить, зачем ты обеспокоилась этим делом, если, конечно, не имеешь прежнего вожделения к телу своего сына и не хочешь управлять очередью женщин к его постели, – заявила Нефертити. – Полагаю, что женщине твоих лет не пристало такое откровенное проявление дурных наклонностей. Ты не можешь больше соперничать за ложе фараона.

Тейе улыбнулась в ее угрюмое лицо.

– Я совершенно не имею желания отстаивать свои супружеские права в опочивальне, – твердо ответила она. – Если тебе невдомек, почему я так скоро решила проявить интерес к делам гарема, ты более глупа, чем я предполагала. Меня беспокоит Мекетатон.

Нефертити отвела взгляд.

– С Мекетатон не происходит ничего дурного. Ее немного лихорадило этим летом, только и всего.

Тейе захотелось встряхнуть ее.

– Вижу, мне придется говорить с тобой, как с младенцем, чтобы ты понимала. Ты не возражала, когда фараон взял свою дочь к себе в гарем?