Бернард уехал в форт почти сразу и в замке с тех пор появлялся всего раз. Ничего, повзрослеет – поймет. Главное, что жив и что мать, обняв Люка на мгновение, прошептала «спасибо».

С женщинами было сложнее, особенно с Мариной. Их противостояние за последние дни перешло в застывшую фазу: у него не осталось времени для завоевания расположения супруги, она же по-прежнему держала оборону. Без агрессивности, почти с равнодушием. Люк был измотан попытками выжать из своей маленькой армии тот максимум, который был возможен, постоянными разъездами по фортам и встречами с военными, мэрами городов, разведчиками, главами соседних регионов, запрашивающих о помощи – которую он не мог дать! – и собственной некомпетентностью, потому что все его военное образование закончилось почти двадцать лет назад. И ему, лишенному возможности напиться или перезагрузиться с помощью адреналинового пике, съедаемому бессонницей и нервным напряжением, все чаще приходилось ночами останавливать себя, чтобы не пойти к Марине и не попросить – или не потребовать от нее того, что муж вправе требовать от жены. Летать он тоже старался как можно меньше именно по этой причине.

Иногда Люк, очнувшись от лихорадочной дремы, обнаруживал себя в сокровищнице, в темноте, бездумно пропускающим сквозь пальцы камни и украшения, или на высочайшей из открытых башен замка Вейн – в одних пижамных штанах он прижимался спиной к мерзлому камню башенного портика, опустив ноги в пустоту. В руках тлела сигарета, шептал ветер, уговаривая соскользнуть вниз, – а там, снизу, крошечными огоньками светили фонари, вырисовывая очертания тонкой дороги к замку. Далеко на горизонте разливалось сияние городов Маль-Серены, справа Инляндия погружалась в войну и мрак – а Дармоншир смотрел на это невидящим взглядом, не чувствуя ни холода, ни страха. Люк сходил с ума и прекрасно это осознавал. И поэтому хотя бы днем, когда он был властен над собой, приходилось брать себя под жесткий контроль.

Единственными передышками были редкие семейные обеды или ужины. Марина сидела напротив, в маленькой столовой, присутствовали здесь и мать с Маргаретой. Леди Шарлотта изо всех сил старалась сделать обеды теплыми, и ей благодаря ее удивительным чувствам такта и юмора это удавалось. О войне, по негласному соглашению, за столом не говорили. Но Люк и так почти не принимал участия в беседе. Он наслаждался покоем.

Да, пусть Марина была обижена и замкнута, пусть редко поднимала на него глаза, но рядом с ней становилось легче дышать, словно с груди спадал тугой железный обруч, и голова светлела, и силы появлялись.

После того как стало известно, что королева Василина чудом ухитрилась закрыть один из порталов и сейчас спит, Марина сама пришла с утра к нему в покои. Бледная, уставшая, похудевшая – одни огромные глаза и резкие черты лица.

– Я хочу навестить Василину, – проговорила она прямо, когда его светлость, допивающий кофе, спешно поднялся ей навстречу, поцеловал руку. – Но штатный маг сказал, что без твоего разрешения телепорт не откроет. Я хозяйка в этом доме, Люк, или твоя прислуга, которой нужно спрашивать разрешения? Мне достаточно запрещали до этого, мой драгоценный супруг.

Последние слова она произнесла с присущей ей едкостью, выдернув руку, – и в голосе звучал вызов, почти просьба запретить ей куда-либо ходить, чтобы можно было от души им обоим поскандалить. Ей тоже было не по себе.

И он многое мог бы сказать. Что телепорты барахлят и ему страшно, что маг не удержит переход и Марину распылит. Или признаться, как не хочет ее никуда отпускать, ведь она может не вернуться. Но вместо этого его светлость набрал номер мага и коротко приказал ему:

– Госпожу герцогиню пропускать, куда она пожелает, Тиверс. Естественно, если вы уверены, что удержите проход.

Когда он отключил трубку, Марина растерянно отступила назад.

– Выпьешь со мной кофе? – предложил Люк хрипло.

Она покачала головой, отступая. Повернулась, нажала на дверную ручку.

– Вернись, – попросил он ей в спину. Марина не ответила, а Люк следующие два часа места себе не находил.

Но она вернулась. И телепортом пользовалась с тех пор какие-то разы.

Марина

Мы взяли обыкновение собираться с леди Лоттой и Ритой в чайной гостиной и обмениваться новостями. Всем, о чем шептались слуги, что слышали по телевизору или от родных-знакомых и что касалось войны. Маргарета, очевидно, все еще недолюбливала меня, но вместе было не так страшно.

Я была бы счастлива, если бы могла разделить свои страхи и эмоции с сестрами. Но Василину я видела всего дважды: один раз, когда навещала ее в лазарете, а она мирно спала на койке под присмотром виталистов, и второй – когда заглянула на пять минут после того, как она очнулась, чтобы обнять, поцеловать, смочить слезами ее воротник и сбежать обратно в Дармоншир. Как бы мне ни хотелось быть с ней и вернуться в Рудлог, я не имела права ее отвлекать. Но иногда мы созванивались – на минуту, на две, просто чтобы поддержать друг друга.

Зато удалось поболтать и увидеться с Полей. Я чуть в обморок не упала, когда в трубке раздался ее жизнерадостный голос: одно дело – знать и ощущать, что она вернулась, и другое – слышать. И совсем малозначительными показались и все увеличивающаяся утренняя боль от иголок, и мое нынешнее положение.

– Привет, – сказала она бодро, – если ты поспешишь, то еще успеешь застать меня без шкуры. Телепорт готов, я буду ждать прямо там. Ани с Каролиной и отцом у меня уже были. Одна ты не добралась. И Алинка, – добавила Пол со вздохом.

Я добежала до нашей телепорт-арки за пару минут, успев приказать Ирвинсу срочно вызвать мага, и уже через пять минут обнималась с Полиной. Она почти не изменилась, только глаза стали строже и уголки губ чуть опустились. Но, может, мне это просто показалось.

Мы так торопились рассказать друг другу все, перескакивая с одних событий на другие, истерически смеясь над самыми простыми шутками – от облегчения, – что четверть часа пролетели как несколько секунд, а мы так ничего и не успели обсудить. Пол зевнула, подняла на меня осоловевшие глаза, пробормотала: «Прости, Мари, но р-р-р-р-р-р…» – и медленно стекла на пол с хрустнувшего стула засыпающей медведицей.

Я смеялась сквозь слезы, глядя на нее, и никак не могла успокоиться и уйти, и пила кисленький брусничный морс, пока в гостиной покоев не появился Демьян Бермонт, не кивнул мне вежливо и не предложил носовой платок. Полину он поднял на руки, как мне показалось, не напрягаясь, – а она была очень, очень большой, – и понес в спальню. Я все еще нервно посмеивалась, вспоминая ее болтающиеся лапы, пока король Бермонта невозмутимо провожал меня до телепорта.

Он был настоящей глыбой. И только на прощание сжал мне левую руку, скользнув над запястьем ладонью, и очень серьезно сказал:

– Спасибо.

– Это же Полина, – попыталась я объяснить – с трудом, потому что горло сжималось. Хотела сказать, что я для нее готова не то что иголки раскаленные вкалывать – каждый день себе пальцы отпиливать, – но не смогла, потому что к глазам опять подкатили слезы. Но Бермонт понял, кивнул.