и помчался вслед за каретой. Это был И-гуа. Он скакал за повозкой с отчаянным ржанием, в котором Тристан слышал человеческую речь.

— Уймите эту клячу! — крикнул возница с козел.

— Хозяин, держись, я иду! — И-гуа все ускорял бег, с каждым скачком настигая повозку.

Один из стражников поднялся на ноги и занес над головой алебарду.

— И-гуа, нет! — крикнул Тристан. — Назад, они убьют тебя!

Но И-гуа не слушал его. Он буквально летел по мостовой, как таран, готовый сокрушить ворота.

— Хозяин, я с тобой! Я сейчас!

Охранник замер, готовясь нанести удар, но И-гуа не видел этого. Теперь он был в нескольких шагах от клетки.

— Нет, И-гуа! — взмолился Тристан, хватаясь за прутья решетки.

Конь сделал еще один скачок и догнал повозку. Теперь Тристан мог коснуться его гривы. И-гуа хрипел от усталости, на его губах выступила пена. Казалось, еще чуть-чуть, и он прыгнет на клетку, проломит дубовые прутья и освободит своего хозяина. Кованная железом алебарда со свистом рассекла воздух и обрушилась на голову И-гуа. Конь отчаянно вскрикнул и кубарем покатился по мостовой.

— Ах-ха-ха! — торжествующе вскричал стражник. — Получи, поганая скотина!

— Мерзавец! — вырвалось из груди Тристана.

Он просунул кулак в щель между прутьями и ударил стражника по плечу. В ту же секунду второй стражник ткнул его в живот тупым концом алебарды. Тристан согнулся от боли и упал на солому.

Падая, он успел увидеть И-гуа. Несчастный конь, с ног до головы покрытый грязью, с трудом поднялся с каменной мостовой, глядя вслед повозке. Этот взгляд лошадиных глаз был столь пронзителен, что Тристан едва не заплакал.

— Ты нам пятки целовать должен, — латник громко сплюнул, — мы тебя от верной смерти спасли!

— Давай-ка, прибавь ходу, — крикнул вознице другой, — а то нам всем несдобровать.

Повозка рванула вперед и вскоре въехала в ворота Хельмхорта, самой мрачной темницы Амбинии.

От одного вида этой зловещей твердыни у Тристана забегали мурашки по коже. Храбрость изменила ему, когда перед ним предстали темные башни, холодные стены из темного кирпича и узкие, скованные решетками окна. Передние ворота со скрипом затворились. Тристан слышал, как где-то наверху надрывно кряхтит рычаг подъемного моста и как скрежещут тяжелые цепи, державшие чугунную решетку с толстыми прутьями. Теперь пленник был отделен от остального мира не только высокой стеной, но еще и глубоким рвом.

Хельмхорт был настоящей крепостью, способной при необходимости выдержать многомесячную осаду и не один десяток приступов. Говорили, будто, помимо всего прочего, на темницу были наложены какие-то чары: стоит узнику без ведома стражи покинуть свою камеру, и стены немедленно поднимут такой шум, что все мгновенно туда сбегутся. Тристан слышал, что в глубине рва обитают какие-то кровожадные рептилии, которые никогда не всплывают на поверхность, но готовы растерзать любого, кто окажется в воде. Рассказывали также, что Хельмхорт — темница не только для тел узников, но и для их душ, но Тристан не вполне понимал, что это значит.

О Хельмхорте ходило много слухов и легенд. Точно было известно лишь одно: никто еще не выходил на свободу из этой тюрьмы. Одни сложили голову на эшафоте, другие навеки остались узниками мрачных подземелий. И, судя по всему, те, кто дожил в Хельмхорте до конца своих дней, завидовали тем, кто отправился на плаху.

Стражники поспешно обыскали Тристана, отобрав все, что у него было. Затем нацепили на него льняную рубаху и повели дальше. В конце концов они приволокли его в подземелье и бросили в крохотную и очень темную камеру. На прощание тюремщик приковал его к длинной чугунной цепи, другой конец которой крепился к стене ржавым железным кольцом.

— Хэ, дружок, — раздался голос откуда-то из темноты. — Добро пожаловать в Хельмхорт!

Тристан напряг глаза, но не мог в кромешной тьме разглядеть даже собственных рук.

— Не бойся старого Арнульфа, — сказал все тот же голос. — Старый Арнульф так давно сидит в Хельмхорте, что лучше тебе этого не знать.

Тристан все еще не мог понять, откуда идет голос.

— Терпение, мой мальчик, — все с той же интонацией продолжал неведомый собеседник, — ты скоро освоишься. Старый Арнульф провел здесь так много дней, что научился видеть во мраке не хуже крысы.

Глаза Тристана действительно быстро привыкли к темноте. Он осмотрелся. Вход в камеру заслоняла огромная чугунная решетка с толстыми прутьями. Сквозь нее были видны коридор и камеры напротив, в одной из них сидел сгорбленный тощий старик, с грязной спутанной бородой, кончик которой касался пола. К костлявой ноге была прикована пудовая гиря, которую, очевидно, он не мог сдвинуть с места.

— Я потерял счет времени на тридцать третьем году, — сказал Арнульф. — Сколько лет прошло с тех пор? Никто не знает. Тюремщик не помнит, когда меня посадили. А знаешь почему? Потому что он еще не родился, когда старый Арнульф загремел в Хельмхорт.

Узник разразился безумным хохотом.

— За что вас бросили в Хельмхорт? — набравшись смелости, спросил Тристан.

— Я не помню! — Арнульф не мог унять смеха. — Я не помню, за что меня посадили. И никто здесь этого не помнит. Ни тюремщики, ни другие узники, ни даже те, что все еще бродят тут. Ха-ха-ха!

— Бродят?

— Да. — Хихиканье медленно переходило в истерический хохот. — Узники не уходят отсюда. Их тела выносят в холщовых мешках, а души остаются тут. Знаешь, почему никто из узников Хельмхорта не мечтает о смерти? Потому что страдания с этого только начинаются. Так что я дам тебе совет. Постарайся протянуть подольше…

Арнульф согнулся от очередного