Речь обер-прокурора настолько резко отличалась от выступлений в присутствии монарха, что уже одним этим потрясла слушателей, привыкших к иным докладам. Император изменился в лице. Порыв Константина Петровича не мог его не затронуть. Воздух в зале сгустился и потемнел, но не оттого, что туча повисла над Невой. Малиновое сукно приобрело агатовый оттенок.

Император, впервые проводивший подобное совещание, плавно развел руками и, обращаясь к сподвижникам, из которых добрая половина ему явно и неявно противилась, произнес:

— Я думаю то же. Мне не раз говорили министры, что в Дании депутаты, заседающие в палате, не могут считаться выразителями действительных народных потребностей.

Упоминание о Дании, родине принцессы Дагмары, его супруги, бывшей невесты покойного Никсы, — свидетельствует, и свидетельствует убедительно, о полной растерянности осиротевшего властелина. Крошечная Дания без значительных конституционных и парламентских традиций, во всяком случае, не таких демонстративных, как Англия или Франция, — первое, что пришло в голову еще неопытному руководителю страны с колоссальной территорией и неисчерпаемыми природными богатствами. Валуев покачал головой, Строганов сидел нахохлившись. Он отлично разбирался в умонастроениях воспитанника. Абаза передернул плечами. Набоков поглаживал длинными пальцами высокий лоб. Не очень далекий принц Ольденбургский усмехался, не совсем отдавая себе отчет в происходящем. Адлерберг закусил губу: его друг — покойный император — подобрал бы более удачный пример. Лорис-Меликов, уступающий интеллектом лишь Константину Петровичу, натянул на физиономию маску непроницаемости. Сосед отпускал инвективу в адрес бархатного диктатора.

Константин Петрович, казалось, не замечал мелких, но существенных деталей реакции коллег. Эмоциональный поток становился резче, глубже и определеннее. Нельзя упускать момент, надобно выложить все до конца. Лавина сдвинула огромный валун, и он покатился под гору, сметая препятствия на пути. Обер-прокурор, чуть ли не оборвав императора, продолжил с прежней, а быть может, и большей энергией:

— И эту фальшь по иноземному образцу, для нас непригодную, хотят, к нашему несчастью, к нашей погибели, ввести и у нас. Россия была сильна благодаря самодержавию, благодаря неограниченному взаимному доверию и тесной связи между народом и его царем. Такая связь русского царя с народом есть неоцененное благо. Народ наш есть хранитель всех наших доблестей и добрых наших качеств, многому у него можно научиться. Так называемые представители земства только разобщают царя с народом. Между тем правительство должно радеть о народе, оно должно познать действительные его нужды, должно помогать ему справляться с безысходною часто нуждою. Вот удел, к достижению которого нужно стремиться, вот истинная задача нового царствования…

Сделаем паузу, но не для того, чтобы пространно откомментировать откровенный фрагмент обер-прокурорской филиппики. Два коротеньких и ни на что не претендующих замечания. Начнем с конца. Никто никогда в открытом выступлении не упоминал о безысходной нужде народа, именно народа как целого, а не отдельных слоев. В безысходной нужде находилось крестьянство, работные люди, чиновничество, студенчество, духовенство, жалкое офицерство, солдаты, каторжные, ссыльные, переселенцы, разоряющееся дворянство — русский народ!

В глаза монарху, между прочим, сказано, и слово увесистое подобрано: безысходность! Правительство должно помогать людям справляться с безысходною часто нуждою! Никто никогда не обращал внимания на эти слова Победоносцева!

И второе. Оценивать просто сформулированные мысли обер-прокурора и спорить с ним, если кто-либо и пожелает, можно лишь с учетом опыта, пройденного за сто двадцать лет Россией. Вообразим на минуту, что у сына императора, сидящего за столом с малиновым сукном, власть предательски не украли генералитет и осатаневшие думцы — Гучков с Шульгиным, какая судьба ожидала бы страну? Разве ее территориальные и людские потери в XX веке были бы столь ощутимыми на радость врагам России? Разве Николай II в чине полковника пропустил бы немцев до Волги, как бездарный генералиссимус Сталин, перед тем расстреляв командирский корпус РККА? Да никогда в жизни!

Помолчим, ибо история не имеет сослагательного наклонения, но все-таки горестно вздохнем и задумаемся. Какое будущее ожидало бы народы, населяющие колоссальное и богатейшее пространство? И опять горестно вздохнем и задумаемся. Однако главную часть инвективы Константину Петровичу еще предстояло выбросить из сердца.

— А вместо того предлагают устроить нам говорильню вроде французских états généraux. Мы и без того страдаем от говорилен, которые под влиянием негодных, ничего не стоящих журналов только разжигают народные страсти. Благодаря пустым болтунам что сделалось с высокими предначертаниями покойного незабвенного государя, принявшего под конец своего царствования мученический венец?

Во многих говорильнях-парламентах депутаты — пустые болтуны — сегодня подкрепляют свои речи зачастую кулаками: в России, например, в Японии, Украине, Южной Корее, Франции…

Не стану здесь вклиниваться в речь Константина Петровича, задам всего лишь один вопрос: что сделали те, кто уничтожил самодержавие, сперва с демократической, а потом и с коммунистической идеей?

— К чему привела великая святая мысль освобождения крестьян?.. К тому, что дана им свобода, но не устроено над ними надлежащей власти, без которой не может обойтись масса темных людей…

И людей, прибавлю, с просветленными умами. Достаточно образованные граждане не в состоянии обойтись без надлежащей власти и даже нуждаются в ней более, чем масса «темных людей». И опять никто никогда не обратил внимания на прямой взгляд Победоносцева на соплеменников.

К чему сегодня пришли в едином строю либералы, демократы и коммунисты?

— Мало того, открыты повсюду кабаки; бедный народ, предоставленный самому себе и оставшийся без всякого о нем попечения, стал пить и лениться к работе, а потому стал несчастною жертвою целовальников, кулаков, жидов и всяких ростовщиков, — сказал, не уменьшая нервного накала, обер-прокурор.

Освобождение крестьян сопровождалось невиданной вспышкой пьянства, которое распространилось достаточно быстро по всей земле Русской. Пьянство и безысходность — сообщающиеся сосуды. Подчеркну, что антиеврейские настроения у Константина Петровича подогревались шинкарством загнанных в южные местечки пришельцев из Польши и Австро-Венгрии. Ошибка обер-прокурора состояла в том, что он приписывал содержателям питейных заведений иудейского вероисповедания если не злой умысел, то неуемную жажду обогащения и равнодушие к судьбе жаждущего огненной влаги. Между тем совершенно очевидно, что тех, кого обер-прокурор именовал «жидами», действовали абсолютно неотличимо от русских целовальников и кулаков, живших бок о бок с несчастными жертвами. Ошибка обер-прокурора выглядит тем неприятнее, что собственной религиозной и человеческой антипатии он стремился придать государственный размах, настаивая на введении ограничительных законов. Но все-таки у него хватило достоинства поставить русских сбытчиков зелья на первое место, что соответствовало реальным обстоятельствам. Весьма трудно понять, как этот просвещенный юрист и искренне верящий в Бога человек мог опуститься до низкой неприязни к гонимому народу. Почему именно здесь — в еврейской проблеме — он не проложил водораздел между западными церквями и православием и тем снискал бы себе всемирную славу. Многое в судьбе и репутации обер-прокурора объясняется тем, что он не сумел и не захотел подняться выше своей антипатии — русская по крови интеллигенция не простила ему нежелания встать на защиту евреев, часто без вины виноватых. Соприкосновение с такой чертой натуры и деятельности Константина Петровича претило многим представителям современной ему интеллектуальной элиты, определяющей духовное и историческое развитие России. Немало бед случилось от того и еще случится!