– Конечно, нет. Даже ты себе не доверяешь.

– Ну, тогда я не доверяю тебе, – уязвленно, преисполнившись негодования, произнес Вихтих. – Откуда мне знать, что ты сдержишь слово?

– Ты нравишься мне таков, каков ты есть. Помочь тебе – помочь себе самому.

Это, по крайней мере, имело смысл. Люди делали только то, что входило в их интересы. До тех пор, пока их интересы будут совпадать, на слово мальчишки можно положиться.

«А вот торговаться из такой позиции чертовски неудобно».

– Хорошо, – сказал Вихтих. – Мне понадобятся деньги, и…

– Тебе придется раздобыть их самому. Трудности формируют человека.

«Формирует человека?»

Вихтих моргнул, глядя на мальчика:

– Моя жизнь не была трудной?

– От всех настоящих вызовов судьбы ты уклоняешься.

– Я сразился в бесчисленном количестве поединков, чтобы стать Величайшим…

– Ты используешь это, чтобы избежать встречи с тем, чего по-настоящему боишься. Смерть для тебя ничего не значит. Ответственность – вот что тебя пугает.

– Охеренно круто. Маленький мальчик говорит мне об ответственности. Что ты, черт возьми, знаешь об этом?

Нахт пожал плечами, сверкнул насмешливой ухмылкой.

– Делай, что я сказал, и получишь все, что заслуживаешь.

Разве Морген не говорил что-то подобное?

– Самое лучшее! Но если ты лжешь…

– Знаю. Вот почему ты мне нравишься. Ты предсказуем.

– Я все еще могу тебя удивить, маленький паршивец.

– Если Бедект умрет, я отдам тебя Тойшунгам.

– Кому? Шуганным?

Вихтих был в комнате один – лежал, скрючившись на полу. Никаких грязных рожиц на заляпанных окнах не было.

«Почему я очутился на полу? Разве я не поднялся на ноги во время разговора?»

Его искалеченная рука вопила от боли. Боль пульсировала в обрубке уха. Лицо ощущалось так, словно Вихтиха привязали к быстрому коню и протащили от Зиннлоса до Гельдангелегенхайтен – лицом вниз.

Вихтих забрался в пустую постель и забылся на несвежем белье. Ему снились шрамы, вздымающиеся, как горы, пещеры ран, разрывающих некогда безупречную плоть. Ему снились кровь, судьба, мечи и последователи. Ему снилось, как он убивает друзей и богов.

Проснулся он в весьма задумчивом настроении.

Что делать человеку, который достиг цели всей своей жизни?

Что делать человеку, который исполнил свое предназначение?

Вихтих спустил ноги с кровати. Грязная, вся в пятнах простыня по-прежнему каким-то чудом держалась на его бедрах. Вихтих уставился на меч, лежащий на полу.

– Я – Величайший Фехтовальщик в Мире.

Это не было бахвальством. Он не пытался убедить ни себя, ни кого-либо еще. Просто факт.

– Я уже Величайший Фехтовальщик в Мире.

Он посмотрел на меч. На лезвие в разводах крови, к которому присохли клочья волос и какие-то невразумительные бурые ошметки, и скривился. Он понятия не имел, как они все появились на клинке.

«Может быть, я был Величайшим Фехтовальщиком уже много лет, но не знал об этом».

– И что теперь?

Ну и чем ему заниматься теперь? Этот момент он никогда не продумывал.

«Ну, не все в мире знают, что я – Величайший».

Это имело значение.

– Буду бродить по городам-государствам, убивая мечников, пока весь мир… – он вспомнил свой сон о старике, у которого не хватало пальцев, о покрытом шрамами старике, спустившемся с гор Гезакт. На дальней стороне этих гор он убивал. Зачем?

– Потому что там есть люди, которые не знают… – у Вихтиха перехватило дыхание.

Там были люди, которые не знали, что он – Величайший, а ты не можешь быть по-настоящему Величайшим Фехтовальщиком в Мире, пока об этом не знает весь мир.

Весь мир.

Вихтих вздохнул с облегчением.

«Я еще не выполнил свою задачу».

Многое еще предстояло сделать, прежде чем он…

Прежде чем что? Прежде чем он вернется домой? Увидит жену и сына? Сможет стать настоящим отцом?

«Ты используешь это, чтобы избежать встречи с тем, чего по-настоящему боишься» – так Нахт охарактеризовал его цель стать Величайшим Фехтовальщиком в Мире.

Боги. Им нельзя доверять. Они всегда знают, что сказать, чтобы причинить наибольшую боль, заронить в душу семена самых глубоких сомнений. Если Нахт хочет, чтобы Вихтих начал задавать себе вопросы, то лучшее, что он может сделать, это вообще ни о чем не думать. Слепо и безоговорочно верить в себя, ни на миг не сомневаясь в своей судьбе. Или своих решениях.

«Я покажу этому маленькому паршивцу».

Что есть сомнение, если не страх?

«Я ничего не боюсь».

Вихтих со стоном поднялся. Не упал только потому, что успел вцепиться в стену. Он наклонился за мечом, и его стошнило вонючей желчью на и без того угвазданную простыню.

– Дерьмо.

Он стоял, пошатываясь, и смотрел на обнаженный клинок в своей руке.

– Дерьмо.

Доковыляв до двери, Вихтих толкнул ее полурукой. Он прижался лбом к косяку, а комната вращалась вокруг него, и он кашлял кровью и осколками зубов. Он будто всю ночь провел на левом боку, использовав сковородку с углями в качестве подушки. Вихтих попробовал придать своему лицу разнообразные выражения – у него их в запасе было много – и в итоге плюнул.

«Вот почему у Бедекта всегда морда кирпичом».

Боги, теперь, лишившись своей красоты, неужели ему придется завлекать баб в постель только при помощи мозгов?

«Чертовски хорошо, что я такой умный».

Прихрамывая, Вихтих спустился по лестнице в общий зал таверны. Струйка крови сочилась из левого угла его рта.

В зале воцарилась тишина, все взгляды устремились на Вихтиха. Он поправил окровавленную простыню и принял свою лучшую героическую позу, хотя ему пришлось ухватиться за спинку стула, чтобы не упасть. Где аплодисменты, которыми его встретили вчера вечером? Или ему это приснилось? Посетители таверны выжидающе уставились на него.

«Будут ли люди относиться ко мне иначе из-за того, что я теперь урод?»

Даже только думать это слово – «урод» – было больно. Обычно люди сами так и ластились к нему – и мужчины, и женщины.

Вихтих обвел взглядом наблюдающую за ним толпу. Что это было в их глазах, страх?

«Страх – это хорошо».

Он заметил симпатичную женщину в блузке с глубоким вырезом, демонстрирующей большую часть груди, и сверкнул в ее сторону своей лучшей дерзкой улыбкой, той, которая…

Улыбка сошла с его лица, когда женщина побледнела и отвернулась.

Он вспомнил, как проделывал то же самое со Штелен, иногда только для того, чтобы причинить ей боль, потому что ее улыбка была мерзкой и отвратительной.

Желудок Вихтиха заурчал, и он понял, что безумно хочет есть. Но всерьез сомневался, сможет ли удержать еду в себе. Он рухнул на стул, за который держался, положил обнаженный меч на стол и махнул трактирщику.

– Что-нибудь поесть, – сказал он подошедшему