– Феникс.

– Да. Я думал, Ирак возродится как феникс, и я буду настоящий журналист: еду куда хочу, говорю с кем хочу, пишу что хочу. Думал, мои дочери сделают карьеру, как моя жена, ведь теперь их ждет хорошее будущее. Иракцы и американцы вместе скинули с пьедестала статую Саддама, а ночью начали грабить музей. Американские солдаты ничего не делали, просто смотрели. Генерал Гарнер заявил: «После правления Саддама это вполне естественно». И я подумал, у Америки нет плана. А потом подумал: теперь наступят темные века. Так и случилось. Война. Школу, где учились мои дочери, разбомбили. Деньги на строительство новой школы украли. Девочки уже давно не ходят в школу. Из дома тоже не выходят. Слишком опасно. Они целыми днями спорят друг с другом, читают, рисуют, мечтают, моются, когда есть вода, смотрят у соседей телевизор, когда есть электричество. Видят своих ровесниц в Америке, в Беверли-Хиллз, которые учатся в колледжах, водят машины, встречаются с парнями. У девочек из телевизора спальни больше, чем вся наша квартира, и отдельные комнаты для одежды и обуви. Для моих девочек все эти мечты – как пытка. Когда Америка уйдет, у Ирака есть два пути. Один – пушки, ружья, ножи и бесконечная война суннитов с шиитами. Как в Ливане в восьмидесятые. А второй – власть исламистов, шариат, женщины в чадрах. Как сейчас в Афганистане. Омар, мой двоюродный брат, в прошлом году бежал в Бейрут, а оттуда отправился в Брюссель, чтобы найти себе жену; любую – старую, молодую, но с паспортом Европейского союза. Я говорю: «Омар, опомнись, во имя Аллаха! Ты сумасшедший. Ты женишься не на девушке, а на паспорте!» А он отвечает: «Шесть лет я буду заботиться о жене и о ее родителях, а потом разведусь и буду гражданином Евросоюза, буду свободен. Буду жить там». Теперь он там. У него все получилось. И сейчас я думаю: нет, Омар не сумасшедший. Мы, те, кто остался в Ираке, – сумасшедшие. Будущего нет.

Я не знал, что и сказать. Мы проехали мимо переполненного интернет-кафе, где мальчишки с отсутствующими лицами сидели над игровыми приставками, а на экранах американские морпехи стреляли в инсургентов ближневосточного типа среди разрушенных домов и улиц, похожих на улицы Багдада или Фаллуджи. В игровом меню отсутствовала опция быть инсургентом и стрелять в морпехов.

Насер швырнул в окошко окурок и сказал:

– Ирак. Разрушили.

Кажется, я слегка пьян. Холли стоит у серебряной чаши для пунша, окруженная без умолку болтающими женщинами, как поясом астероидов. Уэбберы, Сайксы, Коркораны из Корка и прочие, и прочие… Кто все эти люди? Прохожу мимо столика, за которым Дейв играет с Ифой в «Четыре в ряд» и старательно, трагически проигрывает. Я никогда с Ифой так не играю. Она хихикает, когда дед в отчаянии сжимает виски́ и стонет: «Нет! Не может быть, чтобы ты снова выиграла! Я же в этой игре чемпион!» Зря я так холодно ответил на ледяное обращение Холли; надо бы восстановить мир и протянуть ей оливковую ветвь. А если она отхлещет меня этой ветвью по лицу, то станет ясно, кто из нас бодливая корова, а кто занимает позицию морального превосходства. От женщины, которая официально считается моей «гражданской женой», меня отделяют всего три тесные группки нарядно разодетых гостей, но путь к ней преграждает Полин Уэббер, выталкивая вперед какого-то долговязого юнца с нездоровой бледной кожей, одетого, как участник юношеского бильярдного турнира: лиловая шелковая рубашка и жилет того же оттенка.

– Эд, Эд, Эд! – квохчет Полин. – Наконец-то я вас нашла! Вот, это Сеймур, я вам о нем рассказывала. Сеймур, это Эд Брубек, самый настоящий живой корреспондент. – (Сеймур сверкает зубами в брекетах. Его костлявое рукопожатие напоминает цепкий захват игрового автомата «кран»; Полин улыбается, как довольная сваха.) – Ох, я б сейчас кого-нибудь в сердце штопором пырнула, лишь бы заполучить камеру и вас сфотографировать! – К счастью, фотографа она не подзывает.

Рукопожатие Сеймура превосходит все дозволенные пределы. На лбу юнца горит созвездие воспаленных прыщей, похожее на приплюснутую Кассиопею, и пьяное ощущение, что мне уже чудилась подобная сцена, сменяется ощущением, что мне просто чудится ощущение того, что она мне пригрезилась.

– Я большой поклонник вашего творчества, мистер Брубек.

– Ах даже так?

Судя по всему, юнец мечтает стать репортером, соблазненный баснями об отчаянной доблести и о сексе с датскими фотожурналистками в каких-то-там-станах.

– Вы обещали поделиться своими секретами, – говорит Полин Уэббер.

Правда, что ли?

– Какими секретами я обещал поделиться, Полин?

– Не лукавьте! – Она треплет бутоньерку у меня в петлице. – Вам от меня не отвертеться, мы с вами теперь одна семья.

Мне нужно поскорее добраться к Холли.

– Итак, Сеймур, что вы хотите узнать?

Сеймур смотрит на меня жутким взглядом чревовещателя с кривой улыбкой на губах; голос Полин Уэббер перекрывает гул толпы:

– Что делает великого журналиста великим?

Мне нужно обезболивающее, свет и свежий воздух.

– Как говорил мой наставник, журналист должен обладать крысиной хитростью, располагающими к себе манерами и некоторыми литературными способностями. Устраивает?

– А как стать великим? – допытывается Полин Уэббер.

– Великим? Ну, чтобы стать великим, необходимо качество, которое Наполеон более всего ценил в своих генералах: удача. Будьте в Кабуле в день его взятия. На Манхэттене одиннадцатого сентября. В Париже в ту ночь, когда шофер принцессы Дианы допустил фатальный промах. – Я вздрагиваю, когда от взрыва осыпаются оконные стекла, но нет, это произошло десять дней назад, а не сейчас. – Журналист женат на новостях, Сеймур. А хроника новостей – жена капризная, жестокая и ревнивая. Она постоянно требует, чтобы ты следовал за ней туда, где жизнь практически обесценена; но и там эта особа задерживается всего на пару дней, а потом уносится еще куда-нибудь. Ты сам, твоя безопасность, твоя семья – все это для нее не значит ровным счетом ни-че-го… – Я произношу это слово раздельно и четко, будто выдуваю колечко дыма. – Ты убеждаешь себя, что со временем привыкнешь и выработаешь некий образ действий, который позволит тебе быть и хорошим журналистом, и хорошим человеком, но нет. Это несовместимо. Потому что тебя заставляют привыкнуть к таким вещам, к которым способны привыкнуть только врачи и солдаты, но если врачей объявляют святыми, а солдатам ставят памятники, то ты, Сеймур, будучи журналистом, заработаешь только вшей, обморожения, понос, малярию и отдых в тюремной камере. К тебе будут относиться как к паразиту и требовать подробных отчетов по командировочным расходам. Если хочешь счастливой жизни, Сеймур, то займись чем-нибудь другим. Вдобавок журналистика – вымирающая профессия. – Выпалив все это, я проталкиваюсь мимо них к чаше с пуншем…

…но Холли там уже нет. В кармане вибрирует телефон. Эсэмэска от Олив Сан. Я быстро читаю текст: