– Почему?

– Потому что…

Вспоминаю загадочный Сценарий двоюродной бабушки Эйлиш, семью Насера, майора Хакенсака, жаркий летний день в 1984 году, узкую тропку в устье Темзы, себя на велосипеде, девушку в футболке с надписью «Quadrophenia» и в джинсах, таких же черных, как ее коротко остриженные волосы, спящую на галечном пляже, положив голову на спортивную сумку, внутренний голос, твердящий: «Проезжай, не останавливайся…» Но я все-таки остановился. Закрываю лэптоп, подхожу к кроватке Ифы, сбрасываю с ног туфли, ложусь рядом с дочкой.

– А если бы я узнал, что со мной, или, еще хуже, с мамой, или с тобой должно случиться что-то плохое, но не мог бы этого изменить? Нет уж, лучше ничего не знать заранее и просто… наслаждаться каждым солнечным деньком.

Ифа серьезно глядит на меня огромными глазами:

– А если бы ты мог это изменить?

Я собираю волосы у нее на макушке в некое подобие самурайского пучка.

– А если все-таки не мог бы, маленькая мисс Ананас?

– Эй, я никакой не… – она сладко зевает, – ананас! – Я тоже невольно зеваю, и она смеется: – Ага! Я и тебя заразила зевотой.

– Ну, тогда я тоже с тобой вздремну.

Это весьма кстати: Ифа часик поспит, а я минут через двадцать встану, послушаю последнее опровержение Рамсфелда, допишу статью и придумаю, как сказать Холли и Трусливому Льву, что в среду я должен быть в Каире.

– Спи, малышка, сладких снов, – повторяю я любимую присказку Холли, – не корми во сне клопов.

– Эд! Эд!

Мне снится, что Холли будит меня в гостиничном номере и глаза у нее ужасно испуганные, как у лошади, которую ведут на убой. Холли почему-то повторяет «Где Ифа?», но ведь Ифа здесь, спит у меня под боком. С силой тяжести что-то не так, ноги и руки слишком легкие, не слушаются, и я пытаюсь спросить: «В чем дело?», но Холли похожа на какую-то ненастоящую Холли.

– Эд, где Ифа?

– Здесь. – Я приподнимаю одеяло.

Под ним лежит игрушечный песец.

Разряд в двадцать тысяч вольт возвращает меня к действительности.

Так, только без паники.

– В туалете.

– Я только что проверила! Эд! Где она?

– Ифа? Выходи! Ифа, это уже не смешно!

Я встаю; под ногой скользит альманах «Спасение диких животных» за 2004 год, упавший на пол. Заглядываю в шкафы; в узкую, дюйма два, щель под кроватью; в туалет; в душевую кабинку. Мои кости превращаются в мягкий пластилин. Дочери нет.

– Она была здесь. Мы с ней уснули, буквально минуту назад.

Смотрю на часы в панели телевизора: 16:20! Охренеть! Бросаюсь к окну, будто… будто надеюсь увидеть ее внизу, среди воскресной толпы на набережной. Большим пальцем ноги ударяюсь обо что-то, боль высверливает дыру в памяти: Ифа спрашивала, где номер Дейва и Кэт, а потом – почему ей нельзя одной сходить к Дуайту Сильвервинду. Ищу сандалии Ифы. Их нет. Холли что-то говорит, но я напрочь забыл родной язык, слышу только невразумительный набор гласных и согласных; она умолкает, ждет ответа.

– Наверное, она пошла искать тебя или дедушку с бабушкой… Или… или все-таки сбежала на пирс, к прорицателю. Сходи в номер к родителям и попроси дежурного у стойки регистрации ни в коем случае не выпускать из гостиницы шестилетнюю девочку в… в… – ох, да во что же она одета? – в майке с зеброй. А я проверю на пирсе.

Вбиваю ноги в туфли, бросаюсь к выходу из комнаты, а Холли кричит вслед: «Телефон взял?» Проверяю, отвечаю: «Да!» – и опрометью бросаюсь по коридору к лифтам, где у огромного бронзового горшка с аспидистрой доисторических размеров стоят две старушки в цветастых платьях, будто сошедшие со страниц Агаты Кристи, тычу кнопку «вниз», но лифт не приходит, и я снова жму и жму на кнопку, чертыхаясь себе под нос, и старушки гневно глядят на меня, и тут наконец приходит лифт, двери открываются, и Дарт Вейдер, воздев световой меч, спрашивает с белфастским выговором: «Вам наверх?», и я, как пинком по яйцам сраженный мыслью об Ифе на гостиничной крыше, киваю и вхожу. Одна из мисс Марпл говорит: «Нам, вообще-то, вниз, но ваш наряд просто очарователен!» Тьфу ты, о чем это я? Глупости какие, выход на крышу наверняка заперт по правилам техники безопасности. Ифа на пирсе. Выскакиваю из лифта, бьюсь щиколоткой в смыкающиеся двери, они снова распахиваются, и Дарт Вейдер говорит: «Думать надо, приятель». На лестницу. Бросаюсь по стрелке с надписью «ВЫХОД» к следующему указателю, затем к следующему и к следующему… Ковер заглушает шаги. Впереди две старушки садятся в лифт, я кричу: «ПОДОЖДИТЕ! ДЕРЖИТЕ ДВЕРЬ!» – и прыгаю, как Майкл Джордан, наступаю на свои же шнурки и проезжаю на пузе ярдов десять, обдирая кадык о ковер, а двери лифта с урчанием захлопываются, и ни одна из Агат Кристи их не придерживает, не могут или не хотят, суки, и я колочу по кнопке вызова большим пальцем, но долбаный лифт уезжает, а моя доверчивая невинная девочка шаг за шагом приближается к будке с запирающейся дверью, где сидит сомнительный тип, у которого под мерлинской мантией наверняка нет подштанников. Завязываю шнурки, на шаг отступаю от лифта, кабина останавливается на седьмом этаже, лет через десять спускается на шестой, стоит там еще десятилетие, а из горла уже рвется отчаянный вопль, и тут я замечаю за аспидистрой стеклянную дверь, ведущую на лестницу. Черт побери! Срываюсь вниз по гулкой лестнице, прямо как герой боевика, только колени подгибаются, да и вообще, какой герой боевика клюет носом, присматривая за родной дочерью, за любимой, единственной, очаровательной, смешной, идеальной и такой беззащитной девочкой? Несусь вниз, с этажа на этаж, эдакое «Путешествие к центру Земли», запах краски усиливается, маляр на стремянке – «Эй, полегче, приятель, мозги отшибешь!» – подбегаю к двери с надписью «ЗАПАСНОЙ ВЫХОД» и крошечным замызганным оконцем, за которым виднеется подземная разгрузочная площадка; значит, это задний двор гостиницы, а не парадный вход, и проклятая дверь заперта, какого черта я не дождался долбаного лифта? Вихрем проношусь по служебному коридору, торможу у надписи «ЦОКОЛЬНЫЙ ЭТАЖ», и откуда-то возникает мучительная уверенность, что я в лабиринте не поворотов и дверей, а приоритетов и решений, по которому я блуждаю не пару минут, а целую вечность, потому что много лет назад свернул куда-то не туда, и теперь не могу вернуться, и упираюсь в дверь с надписью «ВЫХОД», и поворачиваю ручку, тяну, но дверь не открывается, потому что ее надо толкнуть, и я толкаю…

Что это? Выставочный зал невероятной величины и ширины и высоты, и я не понимаю, как отель «Маритайм» вмещает в себя это необъятное пространство, наверняка уходящее под фундаменты соседних домов и под набережную и, возможно, даже под Ла-Манш. Там по бульварам между рядами ларьков и киосков бродят тысячи людей и толпа шумит, как океан. Некоторые в обычной одежде, но большинство в маскарадных костюмах: Супермены, Бэтмены, Хранители; Докторы Споки, Докторы Кто и Докторы Зло; троица Си-Три-Пи-О, пара клингонов, ящероподобный силурианин; вереница молоденьких китаянок, наряженных Гарри Поттерами, бородатая Женщина-кошка, теребящая лямку лифчика, стая горилл из «Планеты обезьян»; целый выводок агентов Смитов из «Матрицы», ходячий Тардис, измочаленный Шварценеггер с остатками эндоскелета Т-800; болтовня, смех, бурные дебаты. Может быть, Ифа попала в это сборище чудаков, гиков и фантазеров? Как ей отсюда выбраться? Как мне отсюда выбраться? А, вон через те большие двери на дальнем конце зала, где висит растяжка «ФЕСТИВАЛЬ ПЛАНЕТА БРАЙТОН 2004». Я спешу туда, проталкиваюсь сквозь медленный поток фанатов, разглядывающих мангу, триблов, футболки с надписью «СТАРТРЕКОВЦЫ ВСТАВЛЯЮТ В ТУРБОДВИГАТЕЛИ», пластмассовые модели звездолета «Энтерпрайз» и отлитые в металле звездные крейсеры «Галактика»; пробегаю мимо Далека, декламирующего: «Красотка, парень и монах – все после смерти только прах»; огибаю Человека-невидимку, проскальзываю за спиной у Минга Беспощадного, протискиваюсь между урук-хаями и окончательно сбиваюсь с пути: теряю выход, теряю Ифу, теряю мой север, мой юг, мой запад, мой восток и в отчаянии обращаюсь к Йоде, и он отвечает: «Вот там, у сортиров, приятель» – и тычет пальцем, и я наконец попадаю в гостиничный вестибюль, прохожу между каким-то юным корреспондентом и Судьей Дреддом…