к сельскому хозяйству, затем осознать происходящую от него выгоду, послужить для общей пользы и рано или поздно обрусеть («время от времени сами обрусеют»)[1151].

В начале XVIII века Посошков утверждал, что посредством принятия русской православной веры нерусские постепенно станут русскими. В конце 1730‐х годов Змеев и Татищев надеялись, что совместные поселения приведут к смешанным бракам и нерусские растворятся в «российской нации». Курис же полагал, что сами элементарные навыки земледелия послужат в качестве «носителя цивилизации» и приведут сначала к уподоблению в образе жизни, а потом постепенно и к ассимиляции[1152]. Кочевая жизнь теперь ассоциировалась не столько с беспорядками и беззаконием, сколько с «праздностью».

Однако упомянутые сенаторы Спиридов и Лопухин видели в кочевом скотоводстве лишь часть причин предполагаемой праздности южных степных народов. По их мнению, лень была врожденным качеством «этих народов»[1153]. Как и ранее Веймарн, они, таким образом, прибегли к детерминистической аргументации, ссылаясь на якобы естественные исходные условия. Тем самым оставалось все меньше пространства для миссии цивилизирования, основанной на воспитании и благоразумности. Напротив, возникали первые элементы расового мышления XIX века[1154]. Именно на этом фоне имели смысл высказывания губернатора Куриса, который впервые открыто заявил, что цель постоянной продажи земли состоит в том, чтобы для кочевничества постепенно оставалось все меньше пространства. Из стратегии, предполагавшей переход к оседлости на добровольной основе и только при помощи силы убеждения, рассматривавшей сокращение пастбищ исключительно как вспомогательное средство, возникла политика, которая в первую очередь основывалась на принуждении обстоятельствами[1155].

От стимулирования к дискриминации

До сих пор это «принуждение обстоятельствами» должно было происходить преимущественно за счет экономически и политически поощряемой конфискации земель и, таким образом, только косвенно через видимый человеческий диктат. Военный губернатор Херсона и Таврии Андрей Григорьевич Розенберг продвинулся еще на один шаг с предложением, которое он внес на рассмотрение государственному канцлеру графу Александру Романовичу Воронцову и военному министру Сергею Кузьмичу Вязьмитинову в 1805 году. Его беспокоили главным образом кочующие ногайцы в Таврической губернии, добровольного приобщения которых к оседлости (обращения)[1156] он больше не планировал добиваться[1157].

Чтобы пресечь сии беспорядки и положить первый, так сказать, камень основанию нравственности и благосостояния грубого сего народа [ногайцев], нужно, во-первых, ощутительным образом показать ему великие преимущества жизни постоянной пред кочевою[1158].

Не следовало ожидать, подчеркивал Розенберг, что такое воздействие достигается одними только «предписаниями». Напротив, «ощутительно» значило, что в ногайских поселениях постоянно должен присутствовать представитель российских властей. Он должен был назначаться руководителем в «экспедиции» (в данном случае так называлось своего рода ногайское самоуправление), управление которой прежде находилось исключительно в руках ногайцев, и быть в непосредственном контакте с правлением губернии.

Содержа людей сих в порядке и повиновении, руководствовал их мало по малу к общей гражданской жизни, к прочному водворению и к упражнениям, добрым земледельцам свойственным[1159].

Таким образом родилась идея больше не оказывать политико-административное влияние на кочевые народы только через посредников из коренного населения, назначенных российским центром, но разместить на местах на длительный срок и своих людей в качестве «приставов» и надсмотрщиков. Только тогда, по словам Розенберга, можно будет устранить проблемы, которые возникали в результате того, что лидеры из коренных народов не говорили по-русски, не знали канцелярской работы и, значит, «естественно не могли иначе действовать, как только беспорядочно».

Но для того, чтобы как можно успешнее способстовать «образованию» ногайцев, необходимо было опираться на тех, кто уже достиг успехов в земледелии и оседлости. С этой целью через два года после введения нового устава об управлении ногайцами тем из них, кто еще не построил себе дом, было запрещено избираться в качестве ногайских представителей в «экспедицию». Спустя четыре года те же ногайцы должны были лишиться активного избирательного права, а также права быть избранными в председатели сельской полиции[1160].

Таким образом, впервые высокопоставленный представитель царского правительства выдвинул идею лишения гражданских прав, которые до сих пор предоставлялись всем нерусским подданным на основе самоуправления, если они не начнут вести оседлый образ жизни. Тем самым прежняя политика стимулирования впервые на локальном уровне — пусть пока только в виде предложения — была дополнена стратегией, направленной на утверждение «цивилизованного» образа жизни с помощью правовой дискриминации.

А. Р. Воронцов и С. К. Вязьмитинов, которых попросили высказать свое мнение по поводу предложения Розенберга, в целом одобрили проект. Они также придерживались мнения, что администрация ногайцев должна выйти из-под их собственного контроля и перейти к гражданскому губернатору и, таким образом, к представителю российского правительства. Перед ним как главным попечителем стояла задача адаптировать ногайцев к переходу от кочевничества к «постоянной жизни». Однако в отличие от Розенберга они, придерживаясь традиции господствующих дискурсов XVIII века, предупреждали об опасности применения средств принуждения и полагались на то, что ногайцы сами ощутят и посчитают достойными подражания преимущества «постоянной жизни»[1161].

Новый Устав для управления ногайцами Таврической губернии, принятый в 1805 году Александром I, соответствовал в итоге гораздо больше идеям херсонского военного губернатора Розенберга. Он не только одним махом лишил власти прежнее ногайское самоуправление (экспедицию) и заменил ее российским чиновником (приставом), который подчинялся таврическому гражданскому губернатору и пост которого вовсе не мог быть открыт для избираемых ногайцев. Прежде всего император поддержал предложенную Розенбергом новую идею лишать гражданских прав тех ногайцев, которые отказывались от образа жизни, предписанного российским правительством: кто продолжит вести кочевую жизнь, лишается как пассивного, так и активного избирательного права и, таким образом, теряет возможность назначать старост для сельской полиции от деревни, двора и юрты[1162].

Еще Екатерина II при созыве Уложенной комиссии отказала кочевникам в праве посылать своих представителей на собрание в столицу, лишив их тем самым возможности принимать участие в обсуждении собственного будущего правового статуса[1163]. В данном случае речь шла об однократной дискриминации и об отказе в праве голоса на государственном уровне. Однако запретом для кочевых ногайцев на участие в выборах сельских старост от деревни, двора и юрты устав лишил их права голоса на самом элементарном уровне их повседневной жизни. Кроме того, впервые обращение с ногайцами должно было основываться на их личном цивилизационном прогрессе. Таким образом, правительство усилило давление своей колониальной политики на тех, кто не был готов приспособить свой образ жизни к укладу российского государства[1164].

Насколько далеко должна была зайти экспансия, никоим образом не пояснялось. Перенос фокуса с человека на территории, их недра и ожидаемую от этого прибыль сделал дальнейшее проникновение державы