10 мая 1798 года Наполеон во время смотра войск в Тулоне произнес знаменитую речь о начале похода:

Солдаты, на вас смотрит[821]вся Европа. Вас ждет великая судьба, вам предстоит сразиться в битвах, преодолеть опасности и перенести тяжелые испытания…Гений Свободы, который ведет Республику с момента ее рождения, этот властитель Европы, желает также повелевать морями и самыми далекими странами.

Он пообещал каждому человеку по шесть акров земли[822]в случае, если поход увенчается успехом. Солдаты, матросы и инженеры по-прежнему не представляли, где будет находиться обещанный участок, – имел ли Наполеон в виду ирландскую ферму, индийский сад или левантинскую оливковую рощу? Когда французы впервые увидели египетскую пустыню, родилось одно из самых саркастических высказываний этой кампании: «Ну вот они – обещанные нам шесть акров земли!»[823]

* * *

В мемуарах Александр Дюма пишет о разговоре между его отцом и Наполеоном перед отплытием армады. Возможно, встречи на самом деле не было: она показывает взаимоотношение отца Дюма с Наполеоном такими, какими хотелось бы автору. Согласно этому рассказу, Наполеон случайно наткнулся на генерала Дюма вскоре после прибытия в Тулон и пригласил его к себе на следующее утро – чем раньше, тем лучше. Соответственно в 6 часов утра следующего дня генерал Дюма встретился со своим помощником Дермонкуром (основным источником всех рассказов писателя о его отце, за исключением, вероятно, его матери).

«Куда вас черти несут[824]в такую рань, генерал?»

«Пойдем со мной, – сказал отец, – и увидишь». Они отправились вместе.

Когда они приблизились к цели, Дермонкур сказал:

«Вы же не собираетесь встречаться с Бонапартом, генерал, не так ли?»

«Собираюсь».

«Но он вас не примет».

«Почему?»

«Потому что сейчас слишком рано».

«О! Это не важно».

«Но он же еще спит».

«Вполне возможно».

…В общем, – подвел итог Дермонкур, – у моего отца наверняка была назначена встреча, а потому он пошел за ним.

Отец поднялся по лестнице, прошел по коридору, открыл небольшую дверь, сдвинул ширму и оказался (вместе с Дермонкуром, который все это время следовал за ним) в спальне Бонапарта.

Тот был в постели с Жозефиной, и, поскольку стояла очень жаркая погода, на обоих не было ничего, кроме простыни, которая обрисовывала контуры их тел.

Жозефина плакала, а Бонапарт пытался одной рукой вытереть слезы с ее лица, а другой шутливо отбивал военный марш по ее телу.

«А! Дюма, – сказал он, увидев моего отца, – ты как нельзя кстати: ты должен помочь мне вразумить эту сумасшедшую женщину с ее желаниями. Разве ей следует отправиться с нами в Египет? Вот ты бы взял туда жену?»

«Честное слово, конечно нет», – говорит Дюма, и собеседники начинают обмениваться вымученно игривыми фразами, пытаясь развеселить заплаканную женщину и отвлечь ее от печальных мыслей. Однако положение дел лишь ухудшается после слов Наполеона о том, что поход может продлиться несколько лет. Он еще раз обращается к Дюма за поддержкой, говоря Жозефине, что, если все обернется именно таким образом, она и мадам Дюма смогут вместе с очередным конвоем приехать в Египет вдвоем. («„Это устраивает вас, Дюма?“ – „Полностью“, – отвечает мой отец».) И там, продолжает Наполеон, известный своей бездетностью, воссоединившиеся супруги смогут посвятить свои усилия зачатию младенцев мужского пола, ведь «у Дюма… есть только дочери [так], а у меня… нет даже их». Если повезет, говорит он Жозефине с торжеством, они все вместе станут крестными родителями. Вслед за этим Наполеон заканчивает: «Вот видишь, я обещаю тебе; перестань плакать, и дай нам поговорить о деле».

Затем, повернувшись к Дермонкуру, Бонапарт сказал:

«Господин Дермонкур, вы только что слышали случайно вырвавшееся слово, указывающее на цель нашего похода. О ней не знает ни единая душа: слово „Египет“ не должно случайно слететь с ваших губ. Вы понимаете всю важность сохранения этой тайны – с учетом обстоятельств».

Дермонкур знаком дал понять, что будет нем, как ученик Пифагора.

В действительности Дюма никогда не был наперсником Наполеона и тот вряд ли доверил ему великую тайну о цели похода. Хотя в прощальном письме Мари-Луизе Дюма верно угадал место назначения (или, быть может, раскрыл секрет, который действительно знал?):

Срочно – с доставкой через Париж

Гражданке Дюма, в ее собственный дом

…Я отплываю в течение часа, но подробнее напишу тебе по дороге. Прощай, я ужасно спешу. Отец мой [быть может, какой-нибудь священник, с которым Дюма передает деньги для жены?] выехал этим утром с 115 золотыми луидорами. Полагаю, мы отправляемся в Египет. Счастливо, всем огромный дружеский привет.

Алекс Дюма.

Дюма и Дермонкур поднялись на борт[825]среднего по размерам судна под названием «Guillaume Tell»[826](«Вильгельм Телль»)[827]. (Наполеон отплыл на судне «Orient»[828]– колоссальном, крупнейшем в мире военном корабле[829], гордо несущем 120 орудий, которые были установлены на трех палубах.) Армада подняла паруса и направилась к первому сборному пункту – острову Мальта, у побережья Сицилии. Между тем британский адмирал Нельсон лишился важного инструмента для слежки за французами, после того как внезапный шторм отрезал его от двух основных фрегатов[830]. Потеря этих быстроходных, легких разведывательных судов – в те времена ближайшего эквивалента радару – означала, что у Нельсона почти не осталось шансов отыскать французскую армаду: даже в ясную погоду возможности разведки ограничивались радиусом в 30 километров[831]– пределом дальности принадлежащей Нельсону подзорной трубы фирмы Доллонд[832], самой совершенной из имеющихся. Военные действия на море в конце восемнадцатого столетия представляли собой сложнейшую игру в прятки: на обнаружение противника могли уйти дни, недели или месяцы.