Именно тогда и подошел граф де Клермон, но с небольшим отрядом — он так и не дождался основных сил. Граф бросился на выручку своим товарищам, но был быстро ранен, подхвачен оруженосцами и вынесен с поля боя.

Англичане далеко не преследовали французов — у них было слишком мало сил. Разметав французов, они ушли назад, прикончив всех раненых, какие только им попались по дороге. Поле вокруг «селедочной» крепости было выстлано трупами — шотландцами и французами.

На своих позициях, на носилках, рядышком оказались два молодых рыцаря — раненный английским боевым топором граф де Клермон и Орлеанский Бастард, которому английская стрела пронзила насквозь ступню правой ноги.

Им нечего было сказать в этот день друг другу. Эта битва была проиграна так позорно и нелепо, что оставшиеся в живых французы предпочитали молчать и не смотреть друг другу в глаза.

В Орлеане был траур. В одночасье рухнули надежды на снятие осады. Никто даже не понимал, как такое могло случиться. Лучшие из лучших сражались у деревни Рувре! А итог — плачевный. Скорбный. В церкви Сент-Круа отпевали десятки погибших капитанов, среди которых был и Гильом д, Альбре, племянник коннетабля Франции, убитого под Азенкуром. Но за одним ударом последовал другой. Несмотря на ранение, граф де Клермон и его не слишком расторопные овернские дворяне, наконец-то объединившие силы, в количестве трех тысяч бойцов через несколько дней покинули Орлеан. Болтливые языки уже по всему городу разносили чью-то злую шутку: «Выиграть бой с сельдями — это не каждому по силам!» Должно быть, Клермон не мог смотреть людям в глаза, но отговорка нашлась: ему нужно было повидать короля, который пребывал в Шиноне. Архиепископ Реймсский, Реньо де Шартр, намеревавшийся праздновать победу, уехал вместе с ним — подальше от города, над которым, теперь это уже было ясно всем, сходились грозовые тучи. Ксентрай и Ла Ир, в день поражения въехавшие в город последними — от стыда подальше, тоже покинули Орлеан. Такого позора они не испытывали давно. Бастарду нужно было лечить простреленную ногу и думать о том, как быть дальше.

Джон Фастольф, напротив, оказался героем. Его пронесли на щите через все позиции англичан. Единственное, в чем был уверен победитель, так это в том, что он никогда в жизни больше не притронется к копченой селедке.

Когда в Шиноне узнали о поражении под Рувре, двор сник. Такого удара никто не ожидал. Самым главным было даже не поражение, как таковое: в битвах всегда одни на пьедестале, а другие под ним. Ну, полегло около тысячи шотландцев и французов. Жаль, конечно. Но бывало и хуже. Придут другие капитаны и бойцы — были бы деньги. Иное огорчало и навевало самые недобрые мысли. Если бы эта тысяча французов сражалась бы с десятью тысячами англичан и вся полегла, тогда другое дело! Но ужас был еще в том, что англичане потеряли десятка два человек, таковы были слухи.

— Капитаны не смогли договориться, выработать стратегию, какой позор! — за королевским обедом, в просторной зале Шинона, сетовал Ла Тремуй. — Пять тысяч лучших бойцов Франции не сумели противостоять тысяче англичан?! — Ла Тремуй занимался тем, чего не позволялось никому другому — он выплескивал соляной раствор на раны молодого короля. Побледнев после полученного известия, Карл Валуа вот уже сколько дней так и не думал приходить в себя. — А все эти обещания, похвальба, бравады! Гроша они ломаного не стоят! — Он стал нарочито злым, непримиримым. — Хоть перекупай у англичан какого-нибудь полководца! — Придворные недоумевали — ему и впрямь позволялось очень много. Ла Тремуй едко усмехнулся. — Да ведь не продадут, вот беда! А жаль…

Под Рувре с французами и союзниками, закаленными в боях, разделались как с детьми. Все те храбрые капитаны, на которых возлагались надежды, по той или иной причине оказались беспомощными. Об этом думал молодой, всего страшившийся король. Мало личной храбрости и умения владеть мечом. Мало! Не было того гения, который смог бы противостоять англичанам. Того, перед кем бы они трепетали. Как трепетали многие французы перед Генрихом Пятым Ланкастером. И воодушевления не было. Карл Валуа все сильнее ощущал, что прикрыт от бед и напастей деревянным щитом.

— Катастрофа, ваше величество, катастрофа, — тон Ла Тремуя говорил о том, что он решил подвести черту выражению своих чувств. — Но молчать об этом — худшее из зол. — Управляясь с жареной форелью, первый министр хоть и сдавался перед неумолимым роком, но всем своим видом красноречиво намекал, что останется пораженным трагическими событиями до глубины души. — Теперь остается уповать только на помощь Господа Бога!

Иоланда Арагонская, держа кубок с вином, вызывающе усмехнулась:

— Аминь!

— К чему этот сарказм, матушка? — нервно спросил Карл. — Над чем вы смеетесь? Вы точно… не огорчены!

Его раздражение было столь велико, что даже Мария обернулась на мужа. Прищурив один глаз, смотрел на тещу короля и Ла Тремуй.

— Нет, государь, я огорчена, — сказала королева четырех королевств. — А усмехнулась я потому, что мы не всегда приходим к одному мнению с герцогом. Но на этот раз я полностью согласна с сиром Ла Тремуем. Он прав как никогда. — Она поймала взгляд бледного и обиженного зятя. — Нам теперь остается уповать только на милость Господа Бога!

Последствия поражения при Рувре не заставили себя долго ждать. Равно как и уход графа де Клермона с большими силами. Англичане разом почувствовали себя хозяевами положения и не замедлили воспользоваться преимуществом. Задача их была проста — сомкнуть осадное кольцо. Они перекрыли дорогу, ведущую из Парижских ворот, по которой совсем недавно выдвигалось войско к Арженвилю, уверенное в победе; возвели на западе от Орлеана еще три форта — Лондон, Руан и Париж. Три последних и крепость Сен-Лоран, где располагался штаб графа Суффолка и лорда Талбота, были связаны между собой траншеями и укреплениями. На востоке от Орлеана граф Суффолк построил еще два форта — Сен-Лу и Сен-Жан-Ле-Блан. Таким образом англичане полностью блокировали четыре из пяти ворот Орлеана — речные Дю Понт, Паризи, Банье и Ренар. Оставалась свободной северо-восточная дорога, хотя ей всегда угрожало нападение англичан, и восточные Бургундские ворота — это и была единственная лазейка, мышиная нора, через которую проползали в Орлеан редкие обозы с провиантом и входили и выходили отряды.

— Нам осталось возвести еще несколько крепостей, и песня Орлеана будет спета. Они начнут есть мышей. — Так злорадно говорил своим полководцам граф Суффолк. — Да, и еще необходимо три тысячи воинов для последнего штурма. Я надеюсь, что лорд Бедфорд, когда придет время, нам их даст.

Карл Валуа, казалось, находился в глубокой коме. Его капитанов охватила тяжелейшая апатия. И во второй половине февраля 1429 года орлеанцы запаниковали — старейшины отправили посольство к Филиппу Бургундскому, заклятому своему врагу, с просьбой взять город под свою защиту. Практически это был первый шаг к тому, чтобы, скрепя сердце, сменить хозяина. Орлеанский Бастард, нога которого заживала плохо, уже сожалел, что не погиб в том самом «селедочном» бою вместе со Стюартом, д, Альбре и другими капитанами. Нынешний герцог Бургундии не был так мстителен, вероломен и сверхъестественно зол, как его отец. Наконец, он не рос мрачным коротышкой, над которым все потешались! Напротив, его все любили, им восторгались. Будучи особой рыцарственной, склонной прощать своих врагов, Филипп Бургундский не хотел держать зла и ответ на просьбу старейшин дал положительный. Но тут несокрушимой стеной между ним и орлеанцами встал лорд Бедфорд, с которым бургундцу необходимо было договориться.