Есть еще одно условие, которое я не стала обсуждать с Ришелье, но на котором буду упорно настаивать. Луиза должна покинуть двор. Немедленно. И никогда больше сюда не возвращаться.

Версаль

Ноябрь 1742 года

Боль, мука, страдания, пренебрежительное отношение и оскорбления – и так целый месяц. Если мне и удавалось как-то мириться с происходящим, то только благодаря вину, когда я оставалась одна в своей комнате и гадала, не с ней ли он сейчас.

Марианна со мной холодна; когда она смотрит на меня (что случается крайне редко), глаза ее похожи на льдинки, а взгляд какой-то отрешенный. Я пытаюсь оставаться веселой и непринужденной в компании короля, но держусь на расстоянии, поскольку знаю, что не выдержу, сломаюсь и устрою сцену. Я прекрасно помню, как он ненавидел подобные сцены, когда был с Полиной. В последнее время он зачастил к королеве, но поговаривают, будто причина в ее новой очаровательной фрейлине, а не в обаянии супруги.

– И неудивительно, честно говоря. Мы же все знали, что он не может вечно скорбеть по этому волосатому чудовищу.

– Уж она-то намного привлекательнее этой волосатой сестрицы.

– Создается впечатление, что он намеренно ищет повод для скандала. Вокруг же масса других женщин, из других семей!

– Еще одна! Очередная! И чего король так одержим этим семейством? О, Луиза, добрый день, я вас не заметила. Смею заверить, что речь шла не о вашей семье, я имела в виду тех художников, которых так любит король. Как их зовут? Какая-то голландская фамилия… ван…

У меня еще остались друзья, которые бросаются утешать меня. Добросердечная графиня де Тулуз заверяет, что король никогда не забудет того, что нас связывает, и даже Жилетт, которая постоянно хворает и сама нуждается в утешении, обнимает меня и просит не унывать. Как я могу не унывать? Все из рук валится.

– Я могла бы сыграть с тобой, Марианна, – негромко произношу я.

Мы сидим рядом за карточным столом. Я попыталась остаться с ней наедине, поговорить, упросить, но она с присущим ей хладнокровием намеренно избегает встреч: мгновенно выходит, когда я появляюсь в комнате, игнорирует мои просьбы приехать или пообедать со мной.

– Нет, предпочитаю играть одна, – холодно отвечает она.

Я ощущаю, как в комнате повисает молчание. Даже Мёз обрывает свое повествование о новом вороном жеребце; все замирают, затаив дыхание.

– Но в кадриль играют в паре, – уговариваю я.

– У меня нет ни малейшего желания играть в эту игру. – Она со скучающим видом обмахивается веером. Этот хорошо сохранившийся веер времен раннего рококо – подарок короля.

– Но… но… – Я не нахожу слов, чтобы переубедить ее, особенно здесь, где нас окружает столько недоброжелателей, которые только и ждут, чтобы воткнуть нож в спину. Я чувствую, как меня охватывает паника, мне становится тяжело дышать. – Но мы могли бы хорошо… ты же моя сестра.

– Нет, не могли бы. И то, что ты моя сестра, не имеет к этому никакого отношения. Абсолютно никакого. Я устала, в этой комнате так жарко и душно. Пойду прогуляюсь.

– Мадам, я составлю вам компанию. Кадриль не для такого вечера. – Король встает и предлагает ей руку.

Я смотрю им вслед. Небольшая группа перешептывающихся придворных спешат за ними.

Добрый герцог де Люинь широко улыбается мне и заявляет, что я окажу ему честь, если сыграю с ним в карты, поскольку сестра моя играть не хочет. Лакей помогает герцогу устроиться в кресле напротив, уложить его подагрическую ногу. Словно во сне, я велю принести еще шампанского.

– Милая мадам, вы пить хотите. Мучаетесь жаждой. Да, в комнате действительно жарко. Может быть, попросить слуг погасить камин?

От доброты герцога даже слезы на глаза наворачиваются. Неужели он ничего не видит, ничего не понимает? Я знаю, что последует дальше. И как бы я ни визжала и ни скулила – все будет тщетно.

* * *

За мной приходит Башелье, и я, поникшая, следую за ним. Позорный стул, эшафот, колья, огонь. Король даже рта не успевает открыть, а я уже знаю, что он будет говорить, – все написано у него на лице. Даже, если присмотреться, можно заметить облегчение: последние несколько недель были настоящим кошмаром. Пришло время проснуться.

– Милая моя… – Он отворачивается к заледенелому окну. – Милая моя, вы должны нас покинуть. Уехать из Версаля.

– Нет! – едва слышно шепчу я. – Нет, только не это. Прошу вас. Прошу!

– Мне очень жаль, – отвечает он, поворачивается ко мне лицом, и я вижу, что он тоже плачет.

– Прошу вас, умоляю, свет очей моих, пожалуйста, не надо…

– Бижу, вы же видите, мне тоже больно. Это решение далось мне нелегко. Совсем не легко. Мне тоже больно, – грустно повторяет он.

По привычке я пытаюсь сдержать слезы, но они все наворачиваются на глаза. И вдруг, сквозь слезы глядя на него, я думаю: «А почему ему не должно быть больно? Ведь он заставляет других чувствовать себя такими жалкими…» От предательских мыслей выть хочется, я падаю на пол. Я не выйду из этой комнаты. Не оставлю его. Просто не могу.

Людовик пыхтит, ничего не говорит, чувствует себя неловко. Я начинаю рыдать еще громче:

– Прошу вас, свет очей моих…

Я протягиваю к нему руку, но он отступает, и на лице появляется знакомое выражение раздражения и недовольства. За долю секунды он вновь становится Его Величеством королем. Роль, которую он так легко исполняет, и эта королевская мантия оберегают его от всех неприятностей окружающего мира. А я уже стала ему досаждать. Ударом молнии сердце мое разбито надвое. О Всевышний, о Всевышний, где же ты сейчас?

– Прошу вас, мадам, оставьте нас, – холодно произносит он, глядя на меня, распластавшуюся на ковре, как на досадную помеху, которую надо удалить. – Мы не забудем свое доброе отношение к вашей семье и все те услуги, которые вы нам оказали, но сейчас вы должны выполнить наше желание. Вы должны покинуть нас.

И что мне остается? Куда идти? Мне казалось, что я знаю, что такое отчаяние, но это… Ох! Это самый черный день в моей жизни. Господи, помоги мне, Господи, помоги!

* * *

– Мадам, мадам, – Жакоб пытается меня разбудить.

Я сажусь, не понимая, где нахожусь. Почему я на диване? Почему так болит голова? И в то же мгновение я все вспоминаю и с рыданиями откидываюсь назад.

– Моя милая графиня де Майи…

Что в моих покоях делает Ришелье? Меньше всего мне сейчас хотелось бы видеть именно этого человека. Разумеется, за исключением ее, моей сестры.

– Что вы здесь делаете, в моих апартаментах?

– Мадам, больше они не ваши.

Я откидываюсь на диван и вновь заливаюсь слезами.

– Вот так целую ночь, сир, – слышу я шепот Жакоб.