– Привилегия, – шепчет его мать.

– Высочайшая привилегия быть связанным матримо… матра…

– Лорагэ, помолчи. Не позорь себя. – Его матушка, Анжелика, улыбается мне и тянется рукой в лимонной перчатке, чтобы ущипнуть меня за ушко. У нее приятная полнота и доброе лицо. – Ты слишком загулялся с дружками. Праздновал. Доченька моя милая! Его просто переполняет… переполняет счастье. Мы должны подобрать сережки в эти симпатичные ушки.

Перед уходом она дарит мне огромный бриллиант, который, по ее словам, всегда принадлежал их семье, и обещает прислать шкурку великолепного белого горностая для моей свадебной мантии. Их семья тоже не прогадает от этого брака: Марианна, которую король просто обожает, обеспечила мне отличное приданое. На самом деле за все заплатили евреи из Лотарингии, их обложили налогами, потому что они… ну, просто потому что они евреи. Но поскольку именно король ввел новый налог и заставил евреев заплатить, значит, приданое мне обеспечил он.

* * *

Нас обвенчал в соборе архиепископ Парижский, который венчал и Полину. На мне одно из черных траурных платьев. В память о сестре. За свадебным столом Лорагэ напивается, глаза у него наливаются кровью, изо рта воняет.

– От тебя воняет, – заявляет он. – Неужели нельзя было выкупаться перед собственной свадьбой?

– Это не от меня воняет, – парирую я. Терпеть не могу пьяных мужчин. – Это от платья. – Зачем тратить воду и стирать это унылое черное платье, от которого я вскоре избавлюсь? Кроме того, моя новая мантия, подбитая белым горностаем, ничуть не пахнет. Это совершенно восхитительная вещь.

Свадьба удается на славу: на столе было двенадцать пирогов, в том числе мой любимый пирог с голубятиной и, разумеется, сахарный пирог. Прием устраивают в доме его матери на улице де Турнон, неподалеку от нашего родительского дома на Набережной Театинцев. Мадам Ледиг сказала мне правду: семья моего супруга очень богата. Дом окружен огромным садом, теперь все покрыто снегом, а внутри особняк почти такой же роскошный, как Версальский дворец.

На свадьбе присутствует Марианна, и, поскольку приехала она, нельзя было пригласить Луизу. Мне немного грустно при мысли, что рядом нет ни Луизы, ни моей любимой Полины. «Добрые люди» тут же указали мне среди собравшихся «особую гостью» моего супруга – высокую женщину с ненапудренными рыжими волосами и раскосыми кошачьими глазами. Я восхищаюсь цветом ее волос, но мне кажется, что они покрашены. Неужели она красит волосы, как красят ткань?

Когда я заканчиваю трапезу, моя новая свекровь показывает мне дом.

– Вы должны называть меня Анжеликой, или мамой, или мамой Анжеликой, – говорит она, и я думаю, что мы с ней поладим.

Каждая из гостиных другого цвета, и все занавески, кресла, диваны подобраны в тон стен. Больше всего мне понравилась желтая комната. Повсюду топятся камины, и, хотя на дворе середина января, в комнатах тепло и уютно. В каждой комнате в стенных нишах стоят молчаливые лакеи, готовые по первому же зову подскочить, чтобы поправить подушку или принести чашку. И облачены они не в синие с золотым ливреи, а в сюртуки под цвет комнаты. Для пущего эффекта они просто сливаются со стенами.

– Так утомительно ждать, когда зазвонит колокольчик, – объясняет Анжелика и демонстрирует, как это работает. Мы находимся в розовой гостиной. Она роняет платок, и слуга в розовом сюртуке молча отделяется от стены и проворно подает герцогине платок.

Я хихикаю.

– А почему бы не выкрасить им лица в тон стен? – интересуюсь я.

– К сожалению, они слишком сильно потеют и краска течет. А потеющий лакей – это просто отвратительно.

* * *

Тюф, моя служанка, которую я привезла из дома мадам Ледиг, провожает меня в ванную. Я слышу, как снизу мой новый супруг кричит матери:

– Я к ней и пальцем не прикоснусь, пока она не помоется! Ты же обещала!

Еще никогда в жизни я не принимала такой ванны. В огромную мраморную ванну ручьями струится горячая вода. Я наслаждаюсь и думаю: «А я могла бы к этому привыкнуть». Даже в Версале нет таких ванн, не говоря уже о доме мадам Ледиг. Я решаю, что буду здесь нежиться раз в месяц… нет, раз в неделю. Я просидела в ванне часа три, не меньше. Но, даже несмотря на печки, которые окружают ванну и подогревают воду, она все-таки начинает остывать, и мне приходится заканчивать с купанием, поскольку меня уже заждался супруг. Слышу, как внизу продолжается веселье: льются музыка и песни. Где-то раздается звон стекла, женский смех. Я неохотно вылезаю, меня разморило от горячей воды, шампанского и сахарного пирога. Но уже пора: за жизнь герцогини нужно платить.

Когда я вхожу в спальню, Лорагэ тут же отпускает горничную. Девушка краснеет, как стены спальни, и выбегает из комнаты, даже не глядя на меня. Я вздыхаю с облегчением, оттого что она не спряталась в одну из ниш в стене: мне не хочется, чтобы сейчас за мной кто-то наблюдал. Хотя при этой мысли я чуть было не засмеялась.

– Замолчите уже. Всегда смеетесь! – Лорагэ толкает меня на кровать.

Это неприятно, очень неприятно, но вскоре он уже храпит от выпитого, и я, вздохнув, думаю: «Теперь я герцогиня и скоро буду жить при дворе». Я последней из сестер вышла замуж, следовательно, последней познала, что такое супружеское ложе. Интересно, чем занимаются Марианна и король в своих личных покоях? Я гадаю, а где сейчас Полина? Может, она видит меня и смеется, изогнув лохматую бровь над маленьким зеленым глазом? Я решаю, что она счастлива за меня.

Я засыпаю, и мне снится пирог с голубятиной, огромный пирог, больше, чем стол. Вокруг толпится народ, тыкает приборами, кто-то пытается есть, но потом корочка трескается и из самой середины вылетает черная птица. Она исчезает в выкрашенной черным стене, и все начинают хлопать.

* * *

Ну вот, теперь я герцогиня и предмет зависти для тех, кто сам не имеет подобного титула, а ведь в Версале таких полным-полно.

После свадьбы я пару недель провожу с Лорагэ в апартаментах его семьи в Версале. Он не всегда пьян, и я узнаю, что он довольно веселый и даже милый. Мы сравнили свои брови: они одинакового размера, и мы оба смеемся. Я-то женщина и могу заменить собственные брови элегантными серыми ниточками, но ему свои никуда не деть.

Мы лежим в постели, пьем кофе с корицей – самый модный утренний напиток.

– Бог мой, я люблю твою грудь! – восклицает он, зарываясь мне в грудь, потом укладывается на одну. – Женская грудь – обе или одна, если достаточно большая, – лучшая подушка. Намного лучше, чем придумали турки, мягче гусиного пера. Надо подумать: может быть, нанять служанку для этой цели? Исключительно женщину с большой грудью, чтобы я мог расслабиться. Я назову это… – он попыхивает трубкой в поисках вдохновения, – грудная колыбель.

– У вашей семьи странное отношение к слугам, – говорю я, наблюдая, как дым от трубки, клубясь, поднимается к балдахину кровати. Запах необычный, как будто на костре слишком долго жарили мясо. – Священник говорит, что мы должны не забывать о человечности.