Манфрид искренне рассмеялся, и от этого смеха желчь обожгла Гегелю глотку сильнее, чем слова брата:

– Значит, раз мы убили ведьмака в горах, ты вдруг стал авторитетом по таким делам? Может, вместо того чтобы на юга плыть, нам нужно двигать в Прагу: найдешь себе работку в универсалитете, который они там отгрохали, будешь весь мир учить про ведьмовство!

– Слушай, – прохрипел Гегель и вернул желудок из-под горла туда, где ему место. – Слушай.

– Да я слушаю, но ты только долдонишь «слушай-слушай», – улыбнулся Манфрид.

– Нет, не слушаешь! Ты делаешь то же, что обычно, – надо мной потешаешься, а я пытаюсь душу твою спасти – и шкуру заодно.

Гегелю захотелось ударить брата, привязать его к стулу, чтобы его снисходительные глазки увидели видение, обжегшее душу Гегеля.

– Ладно, братец, успокойся уже, чтоб тебя черти взяли. Я слушаю, – вздохнул Манфрид.

– Закрой глаза.

– Чего? – снова расхохотался Манфрид, но смолк, заметив серьезность на лице Гегеля. – Ладно- ладно.

– Теперь представь себе, что ты в Гипте, на большущем старом кладбище, стоишь посреди всех этих королевских курганов и взламываешь дверь в самую здоровую гробницу.

– Это легко. А ты где?

– Заткнись! Представь, что я помер.

– Что? – Манфрид раскрыл глаза. – Не шути с такими вещами.

– Делай, что говорят, ублюдок драный!

– Ладно! Помер ты, братец, помер, как кардинал! А я на самом большом кладбище в Гипте, у самой большой гробницы.

Манфрид закрыл глаза. Воображаемая картина была ему хорошо знакома, поскольку занимала его мысли не меньше часа в любой из дней.

– А теперь подожди, прежде чем ляпнуть что-нибудь, просто подожди. Я скажу, когда ответить на следующую часть. Тут самое важное – придержать язык, если можешь.

Манфрид смолчал, чтобы доказать, что может, хоть ответ и рвался наружу. А Гегель тем временем продолжал:

– Вот ты дверь открыл, а теперь – быстро! – подумай об этом, но не говори, что бы ты там хотел увидеть – здоровую кучу золота или эту женщину, лежащую на полу и улыбающуюся тебе?

Ухмылка Манфрида стухла так быстро, как тело ведьмака из Трусберга, а кровь отлила от лица, но он не открыл глаза. Гегель расслабился, увидев, что серьезность положения дошла до брата. Долгое время оба молчали, наконец Манфрид приоткрыл один глаз, затем другой. Гегелю показалось, будто под веком блеснула слеза, но, может, это было отражение роскошного заката, который они пропустили, сидя в сыром трюме.

– Убьем ведьму! – решительно сказал Манфрид, вскочив на ноги.

– Полегче, господин инквизитор, – проговорил Гегель, встал, чтобы наполнить стакан, и протянуть его бледному брату. – Подумать нужно, как это дело правильно провернуть.

– Просто. Врезать по морде и руки-ноги отрубить. Куски порезать на мелкие части и сжечь. И потом дым не вдохнуть, главное.

– Когда займу кафедру в Праге, замолвлю за тебя словечко.

– Сжигать ведьм надо, это тебе должно быть хорошо известно по личному опыту, да и просто вообще-известно.

– Ежели учесть, что вся эта лодка – куча дров, дело довольно простое, – заметил Гегель. – Можем, правда, сами не морочиться и сразу прыгнуть в море.

– А ты что предлагаешь? Сидеть здесь и ждать, пока ведьмовство из рук вон плохо выйдет?!

– Если ты вроде как признал, что она ведьма, значит, ситуация из рук вон плоха была, а теперь прямо к нам в руки обратно упала. – Гегель указал пальцем наверх. – Вот только сомневаюсь, что благородный Барусс так просто переменит мнение. Подождем, пока он будет внизу, а она – наверху, и просто вышвырнем ее к рыбам.

– Отличная идея, она ведь так воды боится, аж трясется.

– Вот за это я тебя и люблю, пиздюка: ты всегда умеешь найти мелкую дырку в плане, а потом надуваешься, как сраная луна. Значит, отрубим ей голову и сердце вырежем, а потом их припрячем на лодке, до того времени, когда сможем сжечь; остальное отправим за борт.

– Это уже получше, но язык придержи, остальные идут.

Манфрид кивнул в сторону трапа, по которому уже топали чьи-то ноги.

– Точно, братец, раз они даже говорить по-правильному не умеют, не разберут наш говор, которого даже те, кто с детства по-правильному болтает, не разумеют.

На палубе Барусс поднял взгляд на свою суженую, которая по-прежнему сидела на носу корабля, точно буревестник. Капитан попытался вспомнить лицо своей утонувшей жены, Матильды, но не смог, не заметив даже, что при этом прошептал ее имя. Анджелино тактично отошел, чтобы наорать на одного из своих матросов за плохо убранный парус.

Когда солнце зашло, Анджелино спустился в кубрик, за ним последовали его первый помощник Джузеппе и два моряка, Карл и Лючано, шевалье Жан и, наконец, его сторож, Рафаэль. Из всех новоприбывших Рафаэль оказался самым полезным, ибо был молод и силен, а у мессера Жана и Мартина были всего две здоровые руки на двоих.

Аль-Гассур долго не ложился спать прошлой ночью, потому что выреза́л деревяшку на смену той, что бросил во время бегства из горящего особняка Барусса. К его вящему облегчению, похоже, никто не заметил, как он из калеки превратился в двуногого, а потом обратно. Он оставался на фок-мачте, глядя с рея, как на небе поднимается луна. Араб не упустил из виду присутствие внизу той женщины, и, будучи уроженцем города, бывшего домом для христиан, турок и странников всех мастей, один из всех, кто видел ее, опознал в ее чертах характерный восточный типаж. Впрочем, он старался не смотреть на нее слишком долго, ибо всякий раз, когда он хотя бы косился на красавицу, та вскидывала голову и смотрела в ответ на Аль-Гассура, а ее улыбка сверкала в лунном свете.

Не желая оставлять Барусса одного с женщиной и арабом, перед тем как уйти спать, Анджелино вызвал на палубу других моряков. Разбудили Мерли и еще двух матросов, Леоне и Козимо. Они появились на палубе с хлебом и сыром в руках. Следом вышли Гроссбарты, которые больше ни минуты не хотели слушать скулеж рыцаря.

Кардинал Мартин попотчевал шевалье Жана, Рафаэля и матросов балладой о братьях Гроссбартах, как сам ее знал, ничего не преувеличивая. К ним присоединился Анджелино, молча выпил и поел. Джузеппе напомнил ему, что никогда прежде он не позволял на своем корабле говорить о таких вещах, но, раз эти слова произносил клирик, Анджелино скрепя сердце не стал вмешиваться. Точнее, не стал до тех пор, пока Мартин не выхлебал пятую кружку пива и не добрался до казни еретика Бунюэля. Тут уже Карл и Лючано побледнели как полотно, а сам Анджелино поднялся с наигранным смехом:

– Довольно рассказов на сегодня. Давайте лучше отдохнем, чтобы на рассвете сменить Леоне, Козимо и Мерли, а также самоотверженных героев, которые сейчас возятся с нашими скромными парусами.

– Это все правда! – воскликнул Мартин, поднимаясь. – Не сомневайтесь в них и в моем рассказе о них, если не хотите навлечь на себя Его гнев.