– Попрощайтесь с этим городом и пожелайте ему удачи, – объявил Барусс. – Только самые глупые из вас могут надеяться снова его увидеть, ибо теперь преступления наши не сосчитать. Мы должны навеки покинуть его, и, если будет на то милость Божья, нас ждет судьба получше, чем всех здесь живущих. Проклятия их не найдут нас, и суд, который они хотели бы учинить, не свершится.

Родриго закрыл глаза и прошептал слова прощания единственному городу, который знал, городу, где из поколения в поколение жили и умирали его предки. Мартин зевнул, Аль-Гассур тоже, а на глаза французскому рыцарю навернулись слезы, когда он осознал, что его все-таки не спасут. Рафаэлю понравилась мелодраматическая речь капитана, поскольку наемник менее всех прочих представлял, куда они отправляются.

– Наружу, а потом до конца причала, – сообщил Анджелино. – Они засветят фонарь, как только мы откроем дверь, так что не ошибетесь. Но если кого увидите слева или справа, хватайте и убивайте, молодого и старого, мужчину или женщину.

– Ну, вперед, – сказал Манфрид, поднимая заряженный арбалет.

– Благослови нас Дева Мария, – нараспев проговорил Мартин, и Анджелино распахнул дверь.

Ни о какой скрытности на пути к кораблю не было речи. Отряд только что не кричал на бегу. Глухая неудача привела подвыпившую пару к портовой таверне, где можно было бы отпраздновать обретение пяти золотых дукатов, которые свалились в канаву перед ними прямо с неба. Аль-Гассур и Родриго отвели глаза, когда Гроссбарты взялись за дело. Болт Манфрида вонзился в грудь удивленной девушке, и, прежде чем ее череп треснул от удара о мостовую, Гегель вогнал кирку в сердце ее кавалера.

Других свидетелей не оказалось. Гроссбарты быстро сбросили тела с причала, прежде чем вернуться за своей бочкой. Подкатив ее к кораблю, они услышали яростный спор между Джузеппе и Баруссом, но прежде чем братья успели вмешаться, Джузеппе смирился, когда на сторону капитана встал Анджелино. Не торопясь, Гроссбарты вкатили бочку по трапу, и пара молодых крепышей в заляпанных смолой штанах отвязали швартовы. Хотя братьям было очень интересно узнать, как двигается корабль, Барусс прогнал их под палубу, с глаз долой. Спрыгнув с крутой лесенки, Гроссбарты увидели своих товарищей, которые уже расположились в большой пустой комнате. Но только когда матросы спустили вниз бочку с пивом, братья успокоились и уверились, что до Гипта теперь рукой подать – всего-то пересечь море.

– За что вы свой корабль держите? – спросил Гегель у великана по имени Мерли.

– Вы скоро привыкнете к качке, – снисходительно ответил тот.

– Еще раз попробуешь меня мочой напоить, твоя покраснеет, – пригрозил Гегель, раздраженный веселым хрюканьем брата. – Имя какое, парень? Мне говорили, что вы их как-то называете.

– «Поцелуй Горгоны», – ответил Мерли.

– Что ж, – заключил Манфрид, – красивое имя.

После многих дней пути Генрих и близнецы приблизились к городку. Генрих настоял, чтобы они дождались темноты, прежде чем отправиться на разведку, но огни не зажглись, вместе с ними по заброшенному поселению гулял только ветер. Почерневшее от огня здание вызвало у Генриха корчи, под мышками пульсировали бубоны, а кровь обжигала артерии. Чувство это исчезло, но только чтобы вернуться, когда они миновали на своем пути выжженный монастырь. Они продолжали идти по дороге, поскольку в этих диких краях все сковала зима. И, хотя мальчики ловили и убивали всякую добычу, какую могли учуять, сам Генрих не видел ничего и никого живого, пока они не спустились с гор.

Интуиция Генриха и нюх мальчишек повели их в нужную сторону, когда дорога раздвоилась в холмах за лесом. Они привыкли идти с заката до начала рассвета, а днем охотились, собирали коренья и спали в густых кустах, венчавших холмы. Они обходили возникавшие тут и там городки и хутора, несмотря на обиженное поскуливание любопытных ребят. Близнецы росли с каждой пойманной добычей и уже доходили Генриху до плеча.

Задремав у ручья после полудня, он проснулся ранним вечером, потому что услышал вой, разнесшийся над оврагом. Обоих мальчишек не было рядом, и Генрих, ощутив, как надежда расцветает в его груди, рванулся через колючки к дороге. Соскользнув по склону оврага на дорогу, он увидел на земле несколько распластавшихся фигур. Еще несколько человек бежали в противоположном направлении: одну группу гнал Магнус, другую – Бреннен.

Хоть Генриху и печально было видеть, что близнецы кормятся телами невинных людей, он понимал, что всякий свидетель разнесет весть об их появлении, а потом люди, которым ничего не известно об их положении, станут охотится за ними, как они сами охотятся за Гроссбартами. Неподалеку крики сменились визгом. Генрих выхватил кинжал и подошел к полудюжине лежавших на земле мужчин. У некоторых кровь текла из глубоких укусов, запятнавших голые торсы и дырки на штанах, но Генрих понял, что, хоть некоторые и потеряли сознание, другие истово молились, зажмурив глаза и уткнувшись лбами в пыль. У всех, кроме одного, облаченного в белые одеяния, спины были изодраны и кровоточили так, будто они пробежали через поле колючек.

Сжимая в руке длинный нож, Генрих нагнулся и поднял с земли одну из плетей. С шипов на ней капала кровь. Генрих улыбнулся, опознав путников. Он уже лет десять не видел флагеллантов[36], ибо большинство из них пропали вместе с чумой, которую надеялись отвратить умерщвлением плоти.

Генрих присел позади одного из них, вытянул руку и перерезал ему гордо. Флагеллант дернулся вперед, поливая кровью ноги лежавшего там спутника. Остальные поняли, что враг среди них, не открывая глаз, и молитвы зазвучали громче, хотя число молящихся сокращалось с каждым взмахом его кинжала. Осталось лишь двое пилигримов, и его мальчики подняли лай, точно стая гончих по обе стороны дороги.

Под кожей, глубоко в венах, где кровь, флегма, черная и желтая желчи пульсировали, соприкасаясь друг с другом, союзник Германа возмутился такой кровожадностью. Когда демон только вошел в крестьянина, он ощутил облегчение, одержав человека, столь алчущего той же мести, что адский прислужник, но сейчас обезумевший простак отказывался делать что велено. Мертвые практически не могли распространять благословения бездны, и Генрих бессмысленно убивал одного за другим всех потенциальных носителей.

Не тронув очевидного предводителя, Генрих принялся безжалостно сечь другого человека плетью, так что кровь брызнула на листву высоко у них над головами. Тот не переставал молиться, даже когда на спине у него почти не осталось кожи. Но когда в неровном солнечном свете бело взблеснул хребет, он завизжал и забился в конвульсиях, что позволило Генриху бичевать его живот, руки и лицо. Лишь когда несчастный перестал шевелиться, а его обнаженные мышцы – дрожать на холодном ветру, Генрих повернулся к облаченному в балахон предводителю.