Соленая влага глубин смешивалась с той, что потекла у нее из глаз, когда корабль вошел наконец в пригодные воды; женщина поднялась на носовой фигуре. Она не надеялась, что Алексий сумеет вернуть ее в далекий дом, но он смог привезти ее сюда, и за это она уже почти простила ему годы плена. Скучные и тоскливые годы, которые, впрочем, пролетели так быстро, что она едва их заметила. Он знал, что будет дальше, ибо она показала ему, и с радостью был готов заплатить последнюю цену, чтобы закрыть сделку.

С того самого мига, как она увидела лагуну в Венеции, она сдерживала желание вернуться, но море темно и глубоко, и не все его области столь гостеприимны, сколь сладостные воды, где издавна процветал ее народ. Когда-то ей поклонялись как богине, но за минувшие столетия люди стали почитать ее саму и ее сестер за дьяволиц и чудовищ. Эта перемена нимало ее не тревожила, ибо теперь преклонение людей было ей нужно не больше, чем в прежние века. Она хотела лишь вернуть себе свободу, которой пользовалась всегда, если не считать кратких периодов жизни в качестве сухопутной жены для страстных глупцов, желавших быть с ней.

Когда первый слог слетел с ее губ, нежные волны вокруг судна замерцали, а когда голос ее окреп и стал громче, усилилось и сияние, так что пенные отсветы заиграли на ее лице. Сколько бы веков она ни прожила, сколько бы лиг ни проплыла, восторг пения всегда оставался самым изысканным и тонким наслажденьем, доступным лишь во время визитов в сухой мир. Сейчас представилась, наверное, последняя такая возможность за тысячу лет, так что женщина запела еще громче, призывая весь свой мир внимать реквиему по безголосым сухопутным дням.

Очарованный Мерли, не просыпаясь, прыгнул за борт и пришел в себя, лишь когда его накрыла настоящая волна. Тогда великан понял, что для него все моряцкие кошмары обернулись реальностью. В мерцающих водах рядом с ним мелькнула черная тень, и Мерли сразу понял, что это сулит большую беду. Как у всякого утопающего, его тело отреагировало быстрее, чем разум успел его остановить. Он отчаянно рванулся к этой тени, чтобы за что-то ухватиться, но затем увидел, как на ней моргнули оранжевые глаза, а потом заметил десятки таких же созданий вокруг. Его пальцы скользнули по чешуе и плавникам, и Мерли ушел под воду. Странные создания унесли его в невообразимо прекрасные подводные чертоги или попросту сожрали, в этой книге не сказано.

Аль-Гассур проснулся и даже не понял, что засыпал. Утерев соленую влагу с глаз, он увидел, как Барусс опускает якорь. Тот с плеском упал в воду перед кораблем, и трос начал быстро разматываться из бухты. Араб сел и ощутил, как его глаза наполняются слезами, ведь он услышал самое прекрасное пение, какое можно себе представить. А потом с мачты в воду упала тень – бесшумно, как якорь.

Внизу Анджелино, Джузеппе, Лючано, Карл и шевалье Жан метались в кошмарах. Они все тонули, их корабли беспомощно качались на волнах пения, сочившегося сквозь доски палубы. Рафаэль встал, чтобы помочиться, и увидел, что Мартин опустил голову в бочку. Наемник вытащил святошу, но кардинал оттолкнул его и снова погрузил лицо в воду.

На верхушке фок-мачты окаменевший от потрясения Леоне смотрел на конец рея, с которого спрыгнул Козимо. На бизань-мачте Гегель пытался удержать Манфрида от прыжка так, чтобы самому не свалиться. Одну руку он запутал в снастях, другой держал за штаны Манфрида, который пытался вскарабкаться повыше и броситься в море. Затем песню заглушил ужасный скрежет, и весь корабль покосился, так что даже глубоко погруженные в ночные видения моряки очнулись.

В темноте они вскочили с коек, сталкиваясь друг с другом и врезаясь в стены кубрика, поскольку судно резко накренилось. Бочка перевернулась, окатив водой Мартина и Рафаэля, а потом молодой наемник покатился по мокрому полу, пытаясь удержать голову священника над поверхностью лужи и привести его в чувство увесистыми пощечинами. Кардинал начал откашливать воду, и его взгляд наконец сосредоточился на Рафаэле, который отпустил прелата и поспешил следом за матросами, которые уже взбирались наверх по трапу.

Мачты задрожали от второго удара, и внезапно решивший покончить с жизнью Манфрид приложился головой о рей с такой силой, что зубы зашатались. Снасти, за которые уцепился Гегель, отбросили его прочь от мачты и брата, и прежде чем он успел качнуться обратно, увидел, что Манфрид открыл глаза и неуверенно попытался встать на рее. Гегель завопил от бессилия, но вместо того чтобы очертя голову прыгнуть в черноту, Манфрид развернулся и ухватился за качавшегося на снастях брата. Песня лилась, как и прежде, когда братья посмотрели друг на друга. Дырки в улыбке Манфрида сочились кровью.

– Ну что, ведьмовство из рук вон вышло? – бросил он, помогая Гегелю выпутаться из веревок.

– На хер эту ведьму и на два хера Барусса! Он сбивает нас с пути праведного!

Гегель начал спускаться с мачты, а море уже светилось ярче, чем луна на небе.

– Эй!

Манфрид заметил Леоне, который стоял на противоположном рее, склонив голову и глядя на воду. Матрос не услышал окрика и продолжал осторожно двигаться к краю паруса. Понимая, что он задумал, Манфрид выхватил кинжал и метнул в моряка. Несмотря на то, как трясло и шатало судно, Гроссбарт не промахнулся: клинок вошел в ногу Леоне, и тот кувырком полетел вниз с мачты. С грохотом провалился в трюм, что, по меркам Манфрида, было все же лучше, чем в море.

Когда она ушла с носа и двинулась на корму, Аль-Гассур побежал следом и бросился к ее ногам. Она подняла араба своим голосом, а забытая простыня трепыхалась на носовой фигуре. Ее тело ослепило Аль-Гассура, но не похотью, а восторгом и трепетом. Погладив его по подбородку, женщина похитила его сердце так же верно, как если бы вырезала его ножом.

Спрыгнув на палубу, Гегель увидел их и бросился вперед, чтобы раскроить ей череп, но тут корабль снова накренился, и Гроссбарт потерял равновесие. Атаку из кубрика возглавил Карл, он первым покатился по внезапно покосившейся палубе и перевалился через леер. Вогнав кирку в доски, Гегель успел схватить несчастного моряка за руку, так, что за бортом болтались только ноги Карла. Судно качнулось вновь, и прокатившаяся по палубе волна на миг скрыла матроса.

Когда мерцающая вода отступила, Карл завопил, и Гегель успел заметить рядом с ним вытянутую тень, которая с плеском скрылась в море. Гроссбарт рывком вытащил Карла обратно на палубу; ему на помощь пришли Анджелино и Джузеппе, потому что корабль теперь накренился в другую сторону. Карл не переставал кричать, и, когда повалился на остальных, они увидели, что ниже пояса от его тела остались только окровавленные полоски мяса. Все они заскользили по палубе, и кишки вывалились из брюха Карла, а его неудавшихся спасителей окатило кровью; злосчастный моряк наконец подавился криком, осознав, что он мертв.

Родриго поскользнулся на разлившейся по доскам воде и упал так, что воздух вышибло из легких. Лючано и Рафаэль вцепились в трап, когда корабль начало качать, а, выбравшись наверх, увидели сияющее море вокруг и верхнюю половину Карла на палубе. Волны взлетели в такт ее песне сверкающей стеной, перекатились через планширь и промочили всех до нитки. Манфрид отпустил мачту, когда корабль под ногами успокоился настолько, насколько возможно, и увидел, как она оттолкнула араба к борту, а сама побежала обратно на нос. Манфрид погнался за ведьмой, пока Гегель, Джузеппе и Анджелино пытались подняться. Она легко проскочила между ними и взлетела на бак. Ее песня и треск древесины заглушали крики, так что люди не слышали друг друга, но задача была всем ясна. Анджелино с холодным ужасом разглядел наконец, что якорь не просто опущен, а перед лебедкой, которой его поднимали, стоял Барусс с обнаженной саблей. Женщина шагнула ему за спину и пела прямо в ухо капитану. Затем она развернулась и позволила песне катиться над кипящим, мерцающим морем. С каждой новой нотой волнение усиливалось, несмотря на чистое небо и штиль, а якорный канат звенел струной и притянул нос судна к воде так, что резная фигура почти поцеловала волны, прежде чем вновь взмыть вверх.