Долгие раздумья астраханского князя прервал вошедший в сад глава дворцовой стражи:

— Из Казани прибыли послы, они просят встречи с тобой.

Ядигер провел ладонями по лицу — свершилось! Какое бы решение он ни принял, гостям нужно воздать должный почет.

— Хорошо. Пусть пока послы искупаются с дороги в целебных источниках. А затем, после полуденной молитвы, пригласи их ко мне в покои.

«Нур-Али прибыл в Астрахань на благословенную пятницу. А это знак! Видно, Аллах покровительствует мне».

С окраин города к каменной мечети стекались верующие. Ядигер решил пройтись по городу без стражи. «Сегодня я обязан быть среди правоверных. Один Всевышний ведает, как завтра сложится моя судьба. Мулла, да продлит Аллах его дни, вспомнит мое имя в утреннюю молитву».

Ядигер вышел из цветущего сада и по дороге, накатанной скрипучими телегами и арбами, пошел в сторону главного храма. Впереди и по обе стороны от себя он видел правоверных, спешащих на протяжный зов муэдзина. Астраханцы, встретившись взглядом с Ядигером, поднимали ладони к бородатым лицам, произносили:

— Мир тебе!

Сын астраханского хана отвечал так же искренне:

— Мир тебе, и милость Аллаха, и благословение его.

Вместе со всеми Ядигер вышел на огромную, мощенную темным базальтом площадь, по знаку имама опустился на молитвенный коврик, коснулся лбом земли и распластался в тени минаретов.

Имам говорил долго. Он называл Аллаха звучными именами, вспоминал в проповеди султана Сулеймана Кануни, а потом, обратившись взором на Ядигера, который вместе со всеми неутомимо клал поклоны, громко воскликнул:

— Да продлит Аллах твои дни, наш всеславный Ядигер, равного которому не было и нет на нашей земле. Да пребудет радость в твоем доме, да не иссякнет твоя казна.

Ядигер терпеливо слушал торжественную речь и молился про себя: «Прости меня, Аллах, если я в чем-то провинился перед тобой. Прости меня, если я не всегда соблюдал пост в святой месяц Рамазан. Прости же меня, если мне суждено будет оставить эту землю и ехать туда, где еще совсем недавно считали меня своим врагом и где, возможно, я сделаюсь ханом!»

Проповедь была окончена, и правоверные поднялись со своих мест. Горожане покидали многоколонный молитвенный зал неторопливо, с чувством исполненного долга, и скоро узкие улочки наполнились привычным гамом.

Ядигер остался один. Он не спешил подниматься с колен, в абсолютном одиночестве продолжал беседовать с Аллахом. Он не услышал, как к нему подошел имам. Его тонкая длань коснулась плеча Ядигера. Тот развернулся лицом к имаму. Глава мусульман смотрел сочувственно.

— Поднимись с колен и расскажи мне, что тебя мучает.

— Прибыл гонец из Казанского ханства. Карачи желают видеть меня в Казани своим господином. Я знаю, что Казань обречена… Подскажи, как мне следует поступить дальше.

Ядигер смотрел на имама с надеждой — быть может, сейчас в лице духовного главы ему подскажет выход сам Аллах.

Имам печально вздохнул:

— Понимаю, о чем ты просишь. Все в руках Аллаха. Все, что происходит на этой земле, свершается с его ведома. Он руководит нашими поступками и ведает о наших тайных помыслах. А стало быть, ты волен в своем поведении. А теперь дай милостыню, и скоро ты почувствуешь, что твоя душа очистилась.

— Но я не вижу нищего, чтобы дать ему милостыню.

— А разве милостыня дается из жалости? Ее следует отдать всякому просящему, — мудрец протянул ладонь, — и совсем неважно, как он будет одет.

Ядигер достал кошель и сунул его в распростертую ладонь старика.

Мудрый имам улыбнулся:

— Я просил у тебя милостыню, а ты дал мне целое состояние. А теперь ступай, тебя дожидается эмир Нур-Али Ширин.

Ядигер решил встретить казанского эмира в яблоневом саду, который в пору цветения был особенно красив. Сад сохранял прохладу даже в полуденный зной, а глубокие арыки, что подпитывали корни деревьев, позволяли зеленеть оазису среди выжженной степи.

В самой глубине сада, под пушистыми яблоневыми ветвями, прятался островерхий шатер. Ядигер сидел на небольшом возвышении из подушек, подложив под себя ноги. Перед ним, в глубоких блюдах, лежали ананасы, доставленные верблюжьим караваном из далекого Египта. Ядигер выглядел благополучным и щедрым, а что еще можно желать смертному от Аллаха? Пусть именно таким и увидят его казанские карачи.

Нур-Али, сопровождаемый неулыбчивой стражей, вошел в шатер и, оставив за порогом гордость, будто он не знатнейший казанский вельможа, упал на колени и пополз к туфле Ядигера. Он поступил так, как если бы перед ним сидел сам султан Сулейман. «Да простит Аллах мне этот поступок!» — и Нур-Али коснулся губами загнутой туфли, точно такой же, как у господина Оттоманской Порты. Нур-Али поднялся, не решаясь распрямиться совсем, как будто держал на своих плечах тяжкую поклажу.

— К тебе меня направил весь казанский народ. Мой поклон — это дань уважения казанцев к тебе. И еще… Казанская земля наказала передать мне, что хотела бы видеть тебя своим господином! А в подарок тебе мы привезли венец, в котором ханствовал великий Улу-Мухаммед! Он будет тебе к лицу, а к твоему титулу подойдут обширные казанские земли.

Губы Ядигера дрогнули. Эта улыбка очень напоминала стремительный полет ястреба — она спряталась, едва появившись, оставив на лице сына астраханского хана невеселую тень. Весь его вид как будто говорил: «А что останется от этих земель завтра? И разве мне плохо живется на отцовских просторах?»

Нур-Али ждал ответа с покорностью раба, будто Ядигер уже был его господином.

— Я хочу взглянуть на казанский венец, — наконец отозвался Ядигер. — Действительно ли он стоит тех разговоров, что ведут о нем все те, кто видел его хотя бы однажды.

Нур-Али трижды хлопнул в ладоши, на минуту превратившись в господина. На зов эмира вошли двое джигитов. В руках они держали небольшой сундук, который осторожно, будто обращались не с кованым железом, а с хрупкой китайской вазой, поставили на ковер.

— Откройте!

Ядигер уже протянул руку, чтобы приласкать ладонью прохладную зелень изумрудов, но пальцы его вдруг замерли. «Я попробую камни на ощупь, когда стану казанским ханом».

— Спасибо за честь. Я выезжаю в Казань немедленно, и пусть судьба ханства станет моей судьбой.

Шах-Али, после долгого томления в Касимове, явился в Москву. Был самый канун великомученика и целителя Пантелеймона, и с кремлевского бугра раздавался развеселый перезвон колоколов.

Иван Васильевич обрадовался Шах-Али искренне, забавлял гостя соколиными охотами, устраивал в его честь пиры и, не стесняясь, предлагал спелых девиц.

— Вот эту отведай, касимовский царь, — говорил Иван Васильевич, хлопая девку по пышному заду, — пылкая дивчина, как раз для тебя!