Мурзы в недоумении переглянулись:

— Но ведь Ядигер служил у гяуров! А не продаст ли он Казань точно так же, как это сделал нечестивый Шах-Али?

Нур-Али улыбнулся как можно дружелюбнее:

— Я знаю Ядигера достаточно близко. Уверяю вас, что он был и остается настоящим мусульманином. И нам всем вместе нужно просить Аллаха, чтобы Ядигер дал свое согласие на ханство.

— Наш уважаемый Нур-Али, видно, забыл о том, что Ядигер вместе с Шах-Али воевал Казань в составе урусского воинства, — не желал сдаваться Япанча.

Нур-Али сумел улыбнуться и в этот раз.

— А разве арский эмир не делал то же самое?

По залу пробежал легкий смех.

— И Сафа-Гирей тоже воевал Казань, но вспомните, каким он был ханом! Посмотрите на себя, благоверные, разве мы всегда были в ладу с Казанью? Она всем нам мать, а какой сын не ссорился со своей матерью?! Мне бы хотелось, правоверные, убедить вас в своей правоте. И быть мне связанным в джаханнаме цепями и пить кипяток, который рассекает все внутренности, если я не прав!

Клятва повлияла на всех. На время в мечети установилась тишина.

Сеид обратил взор на восточную стену, прочитал краткую молитву, после чего произнес:

— Я тоже знаю Ядигера. Он знатен и богат, не нужно забывать и о том, что он очень честолюбив. Ядигер — всего лишь средний сын астраханского хана, и, останься он в своем государстве, ему никогда не быть господином. А здесь, в Казани, у него будет возможность проявить себя. Нур-Али прав, нам нужно обратиться за помощью именно к нему.

— Но что нам делать с урусским воинством, что стоит на Круглой горе? — задал вопрос Нур-Али и многозначительно посмотрел на арского эмира.

— Хорошо. Я выступлю завтра же против царя Ивана.

Услыхав шум, боярин Микулинский вышел на красное крыльцо.

— Что за гам? — спросил он стоявшего подле него ключника, указав перстом на собравшихся черемисов. Люди так громко вопили, что запросто могли переорать звучание набатного колокола.

Приглядевшись, воевода разобрал, что черемисы волокут за шиворот казанского мурзу, который отчаянно сопротивлялся, цеплялся за халаты обидчиков, рвал придорожную траву.

— Тут вот что получается, боярин, — почесал затылок ключник. — На Горной стороне казанские люди войну учинили. Хотели многих черемисов в Казань увезти, дабы им неповадно стало с нами заединщиками быть. А те — каких мурз перебили, а каких в полон взяли.

— Ишь ты! Почему мне об том доложено не было? — враз посуровел князь.

— Понимаешь, боярин, спал ты больно крепко, храп в горнице несусветный стоял. Князь Ромодановский все к тебе домогался, да стрельцы его не пустили.

— Хм, — усмехнулся в бороду Микулинский, — что ж, пойдем посмотрим, что мурзы скажут.

— А может, ты кваса яблочного изволишь, боярин?

— Кваса? Принеси мне в горницу пива медового, да еще вот что — вина горячего.

— Как скажешь, боярин.

Семен Иванович спустился по широкому крыльцу вниз и подошел к черемисам.

— Кто таков? — показал он на мурзу.

Тот был ободран, голова позорно обнажена, одежда разорвана.

— Арский князь, — подсказал стоявший рядом тысяцкий.

— Ах вот оно как? Наслышан я о тебе. Ты, тысяцкий, по-татарски, кажись, глаголешь? Спроси у него, государю московскому служить будет?

Арский князь внимательно выслушал тысяцкого, а потом быстро заговорил.

— Что же ты молчишь, тысяцкий? Переводи.

Детина поскреб кудрявый затылок, а потом отвечал как есть:

— Бранится! И тебя ругает, и государя московского.

— Сколько черемисов побито до смерти? — хмурился все более Семен Иванович.

— Сотни две наберется, а то и поболее!

— Среди казанцев князья попались еще?

— Имеются. Шах-Чура и Шамай. Они в холодной избе остывают от бранного жару.

— А вольных людей и боярских детей сколько побито до смерти?

— Десятка два будет.

— Спроси у него, квасу князь откушать желает?

Боярин Микулинский с интересом вслушивался в звучание чужой речи, а когда Япанча умолк, тысяцкий сообщил:

— На Аллаха ссылается, про ад вспомнил и еще раз тебя ругал.

— Видит Господь, это дело я миром хотел закончить, да, видно, не дано. Рубить им головы, в другой раз неповадно будет! — зло распорядился боярин и чинно потопал к крыльцу.

Арскому князю заломили руки за спину. Он кричал, противился как мог, а потом казаки повалили его на землю и уселись на плечи.

— Ноги вяжи басурману, — подсказывал тысяцкий.

У самого pундукa[74]Семен Иванович обернулся. Арскому князю уже стянули бечевой ноги, а потом, раскачав дважды, словно мешок, бросили на телегу.

Микулинский поколебался недолго, а потом, словно негодуя на свою слабость, махнул рукой:

— Оставьте басурмана. Пускай в свой окаянный Арск поезжает!

— Семен Иванович, — воспротивился тысяцкий, — ворога отпускаешь. Он же потом на Иван-город войной пойдет.

Япанча сорвал с запястья веревки, рукавом вытер на лбу жирную грязь, словно позор с себя смыл.

— Молод, чтобы князя поучать! — разозлился вдруг Микулинский. — Высечь арского князя батогами и отпустить, а остальных мурз — казнить! И сделать это до обедни. — И, распознав в толпе юркую приметную фигуру своего ключника, поманил его пальцем: — Поди сюда! Пиво медовое приготовил?

— Сготовил, батюшка, — охотно отозвался ключник.

— А вина горячего?

— И вино горячее имеется.

— После молитвы принесешь, — распорядился Микулинский и скрылся в своих покоях.

Утром князь Микулинский проснулся в скверном настроении. Голова болела: давала о себе знать выпитая наливка с медовухой. Боярин поднялся и в одном исподнем прошлепал босиком по стылому полу. В углу стояла бадья со студеной водой. Он черпнул питие ковшом в виде плавающей уточки и вылил водицу себе на голову. «Кажись, полегчало. А то башка огнем горит».

— Эй, ключник, пива неси холодного! — крикнул боярин в темный пролет лестницы.

Дверь отворилась, и в хоромины вошел князь Серебряный.

— Что скажешь, Петр Семенович? — невесело пробурчал боярин, натягивая на босые ноги сапоги. — Где этот ключник шастает?

— Здесь я, батюшка, ты бы шубу надел, — ластился провинившейся кошкой слуга, — на улице-то зябко! На плечи бы накинул. Вот так, Семен Иванович.