Розалинда с восторгом открыла шкатулку: она всегда обожала подарки, даже самые незначительные. Внутри находились крошечные катушки разноцветных ниток, миниатюрная коробочка для булавок, игольница, казавшиеся игрушечными ножницы и небольшой набор перламутровых, костяных и стеклянных пуговиц.

— Лучше бы ты всегда была рядом со мной, но спасибо тебе за подарок, — сказала она, обнимая меня. — Он заменит мне лампу Аладдина: когда я буду открывать эту шкатулку, передо мной появишься ты.

Мы рассмеялись: нам не хотелось отравлять прощание грустью — наша дружба не заслуживала горького расставания. И на следующий день, не переставая улыбаться, Розалинда села вместе с сыном в самолет, который должен был доставить ее в испанскую столицу, пока прислуга и имущество тряслись под оливково-зеленым брезентом военной машины, пересекавшей поля Южной Испании. Однако вскоре пришло время плохих новостей. На следующий день после ее отъезда, третьего сентября 1939 года, после вторжения немецких войск в Польшу, Великобритания объявила войну Германии, и родина Розалинды Фокс вступила в противостояние, ставшее самым кровавым конфликтом в истории — Второй мировой войной.

Испанское правительство наконец снова обосновалось в Мадриде; вернулись и дипломатические представительства, приведя в порядок свои заброшенные во время войны здания. И пока Бейгбедер осваивался в темных залах министерства, размещавшегося во дворце Санта-Крус, Розалинда не теряла времени, обживаясь в новом доме и заводя знакомства в мадридском высшем обществе — изысканном и космополитичном, единственном островке процветания и беззаботности в черном океане измученной войной столицы.

Возможно, другая женщина предпочла бы благоразумно подождать, пока ее высокопоставленный возлюбленный сам установит связи с влиятельными людьми, в кругу которых ему предстояло вращаться. Однако Розалинда была не из таких женщин и как бы ни обожала своего Хуана Луиса, не имела ни малейшего желания играть роль зависимой любовницы, не смеющей ни шагу ступить самостоятельно. Она с двадцати лет привыкла жить независимо, и хотя связи ее любовника могли открыть перед ней многие двери, предпочла добиваться всего сама. Для этого она использовала давно проверенную стратегию: сначала восстановила контакты со старыми знакомыми, а через них, их друзей и друзей друзей завела новые знакомства с иностранцами и испанцами, обремененными должностями, титулами и длинными аристократическими фамилиями. Вслед за этим не заставили себя ждать первые приглашения на приемы, обеды, коктейли и выезды на охоту. И пока Бейгбедер работал в своем сумрачном кабинете, Розалинда в полной мере наслаждалась светской жизнью испанской столицы.

Однако не все у Розалинды было на сто процентов успешно в те первые месяцы в Мадриде. Как ни странно, несмотря на светскую опытность, ей не удалось установить хорошие отношения именно с соотечественниками. Сэр Морис Питерсон, посол Великобритании, не пожелал принять ее, и его примеру последовали все члены британского дипломатического представительства. Они не только не видели или не хотели видеть в Розалинде Фокс потенциальный источник информации, получаемой из первых рук — от члена испанского правительства, но и не считали ее достойной приглашения на официальные приемы и праздники. Все они с крайним предубеждением относились к любовнице министра, представлявшего новый прогерманский режим, к которому правительство его величества не питало ни малейшей симпатии.

Это время не было легким и для самого Бейгбедера. На протяжении войны он был далек от политических интриг и потому сильно уступал другим фигурам — таким как, например, Серрано Суньер, могущественный свояк Франко, которого все опасались и мало кто любил. Тот самый Серрано, проникшийся симпатией к верховному комиссару после визита в Марокко, все яростнее выступал против него, по мере того как Испания и Германия все больше сближались и экспансионистские замыслы Гитлера начали реализовываться в Европе с невиданной скоростью. Перемена в отношении куньядисимо произошла очень быстро: едва Великобритания объявила войну Германии, Серрано понял, что сильно ошибся, посоветовав Франко назначить Бейгбедера министром иностранных дел. Этот пост с самого начала следовало занять ему самому, а не какому-то никому не известному человеку из протектората, пусть и знатоку чужих культур, свободно владевшему иностранными языками. Бейгбедер, по мнению Серрано, совершенно не подходил для этой должности. Он не понимал всей важности союза с немцами, упорно отстаивал нейтралитет Испании в разгоравшейся в Европе войне и не желал следовать указаниям, исходившим от министерства внутренних дел. К тому же у него любовница-англичанка — молодая и привлекательная блондинка, с которой Серрано познакомился в Тетуане. В общем, Бейгбедер совершенно не годился для своего поста. Поэтому, не прошло и месяца после формирования нового Совета министров, как наиболее привилегированный из них принялся бесцеремонно вторгаться в сферу министерства иностранных дел, не слишком считаясь с его главой и не упуская случая попрекнуть Бейгбедера тем, что его любовная связь могла повредить отношениям Испании с дружественными ей странами.

Бывший верховный комиссар оказался в весьма неоднозначном положении, когда все стороны не питали к нему особой приязни. Испанцы и немцы считали его пробритански настроенным, поскольку он довольно сдержанно относился к нацистам и не скрывал своей связи с англичанкой, имевшей на него большое влияние. В глазах британцев, которые его сторонились, Бейгбедер являлся союзником немцев, ибо принадлежал к правительству, безоговорочно поддерживавшему Третий рейх. Розалинда, как неисправимая идеалистка, продолжала верить, что он способен изменить ход политических событий и, приложив определенные усилия, направить свое правительство по другому пути. Сам Бейгбедер, не терявший чувства юмора, несмотря на плачевность своего положения, называл себя обычным торговцем и пытался убедить в этом Розалинду.

— Думаешь, я могу склонить наше правительство к сближению с твоей страной? Думаешь, имею для этого достаточно власти? Увы, это не так, любовь моя. Я всего лишь один из министров кабинета, в котором почти все симпатизируют немцам и выступают за военный союз с ними. Нынешний режим слишком многим обязан Германии, и наша внешняя политика была предопределена задолго до окончания гражданской войны и моего назначения. Ты считаешь, я могу каким-то образом переориентировать нашу политику? Нет, дорогая моя Розалинда, это абсолютно невозможно. На своем посту я не принимаю никаких политических решений; мое дело — договариваться о кредитах, заключать торговые соглашения, предлагать иностранным государствам оливковое масло, апельсины и виноград в обмен на пшеницу и нефть. И даже для этого мне приходится изо дня в день бороться с другими членами кабинета, отстаивающими безумные идеи автаркии. Единственное, чего, надеюсь, мне удастся добиться, — это уберечь наш народ нынешней зимой от голода и холода, но изменить отношение правительства к войне, увы, не в моих силах.

Так прошли для Бейгбедера его первые месяцы в Мадриде: он с головой погрузился в свои обязанности и в то же время все больше отдалялся от реальной политической власти, становясь чужим среди своих. Чтобы не впасть в уныние в эти нелегкие времена, он согревал душу воспоминаниями о любимом Марокко. Он так ностальгировал по оставленному в прошлом миру, что на его столе в кабинете министерства всегда лежал раскрытый Коран, строки из которого он время от времени читал вслух по-арабски, ошарашивая всех, кто в этот момент находился рядом. В официальной резиденции во дворце Виана у Бейгбедера был целый гардероб марокканской одежды, и, возвращаясь вечером со службы, он снимал скучную серую тройку и облачался в бархатную джеллабу. Он даже ел руками, по мавританскому обычаю, и не уставал повторять, что испанцы и марокканцы — братья. Когда, закончив свои бесчисленные дела, он наконец оставался один, за грохотом переполненных трамваев, проходивших по грязным улицам, ему слышались звуки мавританской гайты или бендира. А по утрам, когда в воздухе витал запах канализационных стоков, его воображение воскрешало аромат цветов апельсина, жасмина и мяты и он представлял, будто идет по улочкам медины Тетуана, где над головой переплетались дававшие тень вьющиеся растения и слышалось журчание воды в фонтанах.