— Не знаю.

Я действительно не знала, хочу ли этого. От Мадрида у меня остался целый ворох ностальгических воспоминаний: картины детства и юности, ощущения, запахи, названия улиц и лица людей. Однако в уголке души шевелились сомнения — достаточно ли весомы эти основания, чтобы вернуться, бросив все с таким трудом созданное в Тетуане, где были мои новые друзья и кормившее меня ателье.

— Наверное, пока нам лучше остаться здесь, — не слишком уверенно произнесла я.

Мама ничего не ответила, а лишь кивнула и взялась за шитье, чтобы, погрузившись в работу, не думать об этом.

Рождалось новое государство — Новая Испания с иным порядком, как нам говорили. Для одних наступил мир и победа, но под ногами других разверзлась черная бездна. Большинство иностранных правительств без промедления признали легитимность одержавших верх националистов. Правительственные учреждения стали готовиться к переезду из Бургоса в столицу. Началось восстановление разрушенного, одни спешили в эмиграцию, другие надеялись получить свой кусок пирога. Правительство, оставшееся с военного времени, еще несколько месяцев выполняло свои функции, издавая указы и постановления, и лишь к концу лета началось его переформирование. Однако я узнала об этом еще в июле, едва новость достигла Марокко — задолго до того, как о переменах заговорили в Тетуане и в газетах появились фотографии, глядя на которые вся Испания принялась обсуждать, кто этот смуглый человек с темными усиками и в круглых очках. Задолго до всего этого мне уже было известно, кому предстояло сесть по правую руку от Каудильо на заседаниях первого Совета министров, сформированного в мирное время. Новым министром иностранных дел был назначен дон Хуан Луис Бейгбедер-и-Атиенса — единственный из военных, вошедших в состав кабинета, не имевший генеральского чина.

Розалинда встретила неожиданное известие с противоречивыми чувствами. С одной стороны, она понимала, насколько важно для Бейгбедера это повышение, но с другой — ей было очень грустно покидать Марокко. Верховный комиссар тем временем разрывался между Испанией и протекторатом, развивая бурную деятельность, чтобы покончить с неопределенностью, порожденной трехлетней войной, и заложить основы для развития будущих международных отношений.

Десятого августа официально объявили о назначениях, а одиннадцатого уже все газеты писали о сформированном кабинете министров, призванном выполнять свою историческую миссию под победоносным руководством генерала Франко. Я до сих пор храню пару пожелтевших и почти рассыпающихся листов, вырванных из газеты «АВС», с фотографиями и биографиями новых министров. В центре первого из них — как Солнце во Вселенной — красовался круглый портрет Франко. На почетных местах по обе стороны от него — в левом и правом углу — были размещены фотографии Бейгбедера и Серрано Суньера, занявших важнейшие посты — министра иностранных и министра внутренних дел. На втором листе подробно излагались биографии и со свойственным той эпохе красноречием восхвалялись достоинства новоиспеченных министров. Бейгбедера называли знатоком Африки и ислама, отмечали, что он блестяще знает арабский язык и великолепно образован, долго прожил среди мусульман и отлично проявил себя во время службы военным атташе в Берлине. «Война сделала широко известным имя полковника Бейгбедера, — говорилось в статье. — Он держал в своих руках протекторат, и его стараниями Марокко внесло свой вклад в нашу общую победу». Заслуги верховного комиссара не остались незамеченными, и высокий пост явился для него достойной наградой. Что касается Серрано Суньера, то среди его достоинств отмечались благоразумие, неутомимая энергия и заслуженный авторитет, которые и привели его на пост министра внутренних дел.

Как мы узнали позже, именно благодаря ему в состав правительства вошел мало кому известный Бейгбедер. Во время своего визита в Марокко Серрано впечатлили его необыкновенное умение ладить с мусульманским населением, великолепное знание местной культуры и языка и удачные кампании по вербовке мавров на фронт. Именно поэтому фигура Бейгбедера — полиглота и прирожденного дипломата — показалась наиболее подходящей для того, чтобы доверить ему сферу международных отношений. Когда до меня дошла эта новость, мне вспомнился прием в Верховном комиссариате и конец разговора, который я случайно подслушала, прячась за спинкой дивана. Я не интересовалась потом у Маркуса, передал ли он услышанное мной Бейгбедеру, но в любом случае верховному комиссару явно удалось завоевать полное доверие Серрано.

На следующий день после того, как его имя появилось в газетах и зазвучало на радио, Бейгбедер отправился в Бургос, вынужденный расстаться со своим любимым Марокко. Весь Тетуан пришел с ним прощаться — мавры, христиане, евреи. От имени марокканских политических партий Сиди Абу аль Халик Торрес произнес проникновенную речь и вручил новому министру пергамент в серебряной рамке, в котором он провозглашался братом мусульман. Бейгбедер, тронутый вниманием, высказал в ответ сердечные слова благодарности. Розалинда всплакнула, но ее слезы высохли, едва двухмоторный самолет взлетел с аэродрома Сания-Рамель, на прощание низко прошел над Тетуаном и исчез вдалеке, направляясь к Гибралтарскому проливу. Она была очень расстроена отъездом Хуана Луиса, но именно поэтому спешила как можно скорее воссоединиться со своим любимым.

Через несколько дней Бейгбедер получил в Бургосе министерский портфель от своего предшественника графа де Хорданы и приступил к своим обязанностям в правительстве. Розалинда тем временем тоже приехала в Мадрид и подыскивала дом, чтобы обосноваться на новом месте. Так прошли последние дни августа: Бейгбедер принимал поздравления от послов, архиепископов, военных атташе, алькальдов и генералов, а она тем временем искала новый дом и освобождала свой прекрасный особняк в Тетуане, откуда следовало перевезти пятерых марокканских слуг, дюжину кур-несушек и припасы, закупленные в Танжере, — мешки с рисом, сахаром, чаем и кофе.

Выбранный Розалиндой дом находился на улице Касадо-де-Алисаль, между парком Ретиро и музеем Прадо, в двух шагах от церкви Херонимос. Это был великолепный особняк, несомненно, достойный того, чтобы стать жилищем любовницы неожиданно назначенного министра: стоимость аренды — около тысячи песет — казалась Розалинде смешной, хотя в голодающем и опустошенном войной Мадриде многие люди за эти деньги согласились бы отрезать себе несколько пальцев.

Они решили жить так же, как в Тетуане: каждый в своем доме, — но большую часть времени проводить вместе. Прежде чем окончательно покинуть Марокко, Розалинда организовала в своем опустевшем особняке праздник, и в ее доме собрались европейцы и арабы, пожелавшие попрощаться с этой хрупкой и в то же время неукротимой, как ураган, женщиной. Несмотря на ожидавшую ее впереди неопределенность и тревожные известия, приходившие из Европы, Розалинда не хотела, чтобы ее расставание с Марокко было грустным. Мы поднимали бокалы и произносили тосты, а она приглашала нас навещать ее в Мадриде и обещала часто приезжать в Тетуан.

В тот вечер я ушла последней — мне хотелось наедине попрощаться с человеком, так много значившим для меня в тот период жизни в Марокко.

— Хочу подарить тебе кое-что на прощание, — сказала я, доставая маленькую серебряную шкатулку, наполненную швейными принадлежностями. — Чтобы ты вспоминала меня, когда тебе потребуется пришить пуговицу, а я буду далеко.