–Он лжет,– сказал Ауэрхан.– За ваш арест их наградят, а за поджог больницы вздернут на виселице. Поэтому они хотят взять вас живым. У нас есть еще немного времени.

Старший отдал приказ, и остальные трое комиссаров принялись вышибать ворота. Но больницу строили на совесть, и взять ее штурмом было не так-то просто.

–Я могу вам помочь.

Рудольф вздрогнул. Он не заметил, когда Ауэрхан подошел так близко, что оказался прямо у него за спиной. От его дыхания веяло могильной землей.

–Мне не составит никакого труда переместить вас в мгновение ока в любое место, куда вы пожелаете.

–В обмен на мою душу?

Ауэрхан засмеялся. Звук был такой, словно кто-то крошил в руках хрупкие сухие листья.

–Помилуйте, господин ам Вальд! Мы же с вами почти родственники. Не стану я предлагать вам таких сделок.

На мгновение Рудольф вдруг поддался. Он и сам не знал, до чего слаб. Ведь можно же согласиться всего один раз… Никогда, за исключением самых черных времен в своей жизни, он не пропускал исповеди, а Бога в себе всегда ощущал остро и отчетливо, как льдинку у самого сердца. Может ли одно-единственное слово лишить его Царствия Небесного?

Он сглотнул.

–Говорите, что вы хотите взамен.

–Ничего,– повторил Ауэрхан.– Я ничего с вас не возьму. Вы оба сейчас с Агатой смотрите смерти в лицо. Но помочь я могу только одному из вас. Решайте.

«Завтра»,– сказала Эмма, когда Урсула подгоняла на ней почти готовое платье. Оставались мелочи: подшить подол, укоротить рукава. Эмма крутилась перед большим оловянным зеркалом, и от ее кожи словно исходило нежное золотистое свечение. Маленький Вильгельм, что не отходил от матери ни на шаг, восхищенно заахал и захлопал в ладоши. Он любил красивые вещи: Урсула не раз замечала, как он играет с цветными тряпочками и радуется, если ему оставляют обрезки кружев. Один раз она вышила для него цветок, и мальчик бережно хранил его за пазухой, не расставаясь с ним, по словам Эммы, даже ночью.

У Урсулы давно перестали дрожать руки при упоминании Зильберрада. Но когда она услышала: «Мой муж приедет завтра, представляешь? Мне не терпится вас познакомить», пальцы все же дрогнули, и иголка уколола Эмму. На щиколотке выступила капелька крови – такая красивая и круглая, что Урсула пожалела, что не добавила к лифу алых камней.

–Немножко больно.

Этот тихий щебет выворачивал Урсулу наизнанку. Она смахнула пальцем красную каплю и облизала подушечку. Почему-то ожидала, что кровь Эммы будет сладковатой, как грушевая вода, но ощутила на языке только вкус соли.

–Наконец-то ты перестанешь бояться шорохов по ночам,– сказала она.

–Клянусь тебе, я слышала шаги! И страшное лицо заглянуло в окно!

Услышав это, Вильгельм округлил большие блестящие глаза. Зря она пугает детей – ночью они не смогут уснуть одни.

–Я тебе верю,– сказала Урсула.– Хорошо, что господин Зильберрад своим возвращением распугает всех чудовищ. А теперь дай мне подшить подол. Хочу, чтобы ты встретила мужа в обновке.

…Это платье точь-в-точь повторяло то самое, которое, как долго думала Урсула, было причиной ее несчастья. Она верила, что, не надень она тогда этот наряд, ничего плохого бы не произошло. «Чушь,– сказал отец Лукас, когда она поделилась с ним этими мыслями.– Мужчине, который собирается задрать чью-то юбку, совершенно безразлично, из чего она сделана. Он думает только о том, что под ней».

Как хороший садовник, который срывает плоды с дерева, только убедившись, что они дозрели, отец Лукас постепенно избавлял Урсулу от чувства вины, от тоски, уныния и стыда… Он делал ее свободной. Пускай эта свобода не ощущалась как былая девичья легкость, но она все равно была слаще, чем привкус пепла на губах, оставшийся после того, как Ауэрхан забрал всех ее детей. Почему-то Урсуле казалось, что у нее должны были родиться три девочки и один мальчик. Нерожденные, они теперь следовали за ней по пятам, безмолвно упрекая, что она так и не дала им появиться на свет.

Ее плоть и кровь никогда не увидит солнца, а Зильберрад преспокойно продолжает сеять свое семя. Какая несправедливость! Урсула думала, что при мысли о его возвращении испытает боль, но вместо нее пришло новое неожиданное чувство: предвкушение.

Однако сначала надо было съездить домой. Вагнер прислал за ней карету. Урсуле не хотелось сидеть в душном деревянном коробе, и она устроилась рядом с Харманом на узкой скамье передка. По дороге конюх поделился вестью о возвращении Агаты.

–Добралась,– выдохнул он.– Целехонька!

–Одна?– удивилась Урсула. Новость обрадовала ее – несколько месяцев без Агаты прошли в странной пустоте, как будто она занимала больше места в жизни Урсулы, чем та предполагала.– А как же господин ам Вальд?

–Одна-одинешенька. Сказала, что супружник прибудет через день-другой.

–Как она? Ты же видел ее? Расскажи!

Харман некоторое время помолчал, подбирая слова.

–Побаивается встречи с хозяином: ану как он второй раз велит ей голову оторвать? Он пока на охоте, но скоро должен быть дома. А она тревожится, хоть и старается не подавать виду. Ты же знаешь, какая она скрытная…

–Знаю,– ответила Урсула и улыбнулась. Теперь замкнутость и нелюдимость Агаты виделись ей чем-то трогательным, а не раздражающим. Многое изменилось с тех пор, как ее воспитанница влюбилась.

–Еще эти комиссары чертовы чуть ей хребет дубинками не сломали,– помрачнев, добавил Харман.– Ходит с трудом, но дитя при ней.

Ледяная игла кольнула сердце Урсулы. Но, оказалось, уже не так больно. Ко всему можно привыкнуть.

* * *

Меньше всего Урсула ожидала, что Агата ее обнимет. Но та проковыляла к ней через всю кухню и заключила в объятия. На щеках играл румянец. Живот еще не выдавался, но грудь уже налилась тяжестью и выпирала над корсажем. В фигуре и манерах не осталось ничего девичьего, только крепкая женская красота – уверенная, напористая.

–В Эльвангене дела совсем плохи?

–Могли быть и хуже,– пожала плечами Агата.– Ауэрхан вовремя успел меня вытащить. Я только надеюсь, что Рудольф сразу отправится следом. У меня хорошее предчувствие.

Странно, раньше она не была такой суеверной. Не стоит слишком много надежд возлагать на предчувствия… С другой стороны, это лучше, чем рвать на себе волосы от беспокойства. К ужину они втроем с Бертой напекли пирогов с мясом и луком, а на сладкое изготовили круглые франкфуртские пряники. Ауэрхан, счастливый от того, что наконец-то все дома, принес из погреба отличное франконское вино, куда Берта щедрой рукой добавила меда и изюма.

Казалось, они вернулись в прошлое, вот только раньше Агата почти не бывала на кухне, запертая среди своих книг и окруженная демонами-наставниками. В то время она даже внешне походила на своих учителей: лицо застывшее, как маска, огонь в глазах едва теплится. Хорошо, что теперь все иначе! Этот несносный хирург все-таки оживил ее, превратил из ледяной девы в обычную молодую женщину. А скоро, даст Бог, она станет матерью.