Основой внешнеполитических комбинаций «железного канцлера» новоиспеченной Германской империи было сотрудничество трех консервативных государств — Германии, Австро-Венгрии и России. Бисмарк понимал, что разгрома 1870 года и отторжения Эльзаса и Лотарингии французы не простят немцам никогда, так что Франция на долгие годы останется главным противником Германии. Викторианская Британия строила заморскую империю и была, казалось, вполне удовлетворена своей splendid isolation («блестящей изоляцией»); с ее стороны в Берлине пока не ожидали ни угрозы германским интересам, ни помощи французам. Оставалось укрепить позиции Германии на востоке — и Бисмарк предложил идею «союза трех императоров» (Dreikaiserbund).

6 июля 1873 г. в Шёнбрунне Франц Иосиф принял Александра II. Оба монарха сознавали, что интересы их стран совпадают далеко не во всем, однако принципы консервативнодинастической дипломатии Меттерниха по-прежнему кое-что значили для них, посему австро-русская конвенция была подписана. В сентябре к ней присоединился Вильгельм I. Бисмарк торжествовал. «Я хотел, — откровенничал канцлер с британским послом, — чтобы три императора представляли собой столь же гармоничную группу, как грации Кановы (композиция знаменитого итальянского скульптора. — Я.Ш.), а Европа получила бы живой символ мира и взаимного доверия».

Доверие, однако, не было ни прочным, ни долгим — во всяком случае между Веной и Петербургом. «Восточный вопрос» оставался камнем преткновения в отношениях двух держав. Вытесненная из Германии и Италии, не заинтересованная, да и не способная к завоеванию заморских колоний, габсбургская монархия рассматривала Балканы как естественную и, пожалуй, единственную сферу своих жизненных интересов. Вековечная мечта русских царей об изгнании турок из Константинополя и контроле над Босфором и Дарданеллами вызывала в Вене ужас: русская армия на берегах Босфора и русский флот в Средиземном море и на Адриатике означали бы конец Австро-Венгрии как великой державы, усиление панславистских настроений среди подданных Габсбургов и возможный крах монархии. Ничуть не лучшим вариантом было бы и создание на юго-востоке Европы крупного славянского государства, зависимого от России. Поэтому сохранение дряхлой Османской империи стало важным элементом внешней политики Вены. Граф Андраши, назначенный в 1871 г. министром иностранных дел, отмечал: «Если мы не поддержим Турцию, все эти [националистические] настроения обернутся против нас... Если там (на Балканах. — Я.Ш.) появится новое государство — мы погибли, поскольку будем вынуждены принять роль «больного человека Европы».

В 1875 г. ситуация на Балканах резко обострилась: вспыхнуло восстание в Боснии, затем — в Болгарии. Турки действовали против повстанцев с необычайной жестокостью. В России общественное мнение требовало от царя и правительства выступить в защиту «православных братьев». Отношения между Петербургом и Константинополем быстро ухудшались. В Вене должны были принять какое-то решение: открыто выступить против русского союзника не представлялось возможным, поддержать его в борьбе против Турции означало бы поставить на карту будущее самой Австро-Венгрии. Бисмарк советовал Андраши договориться с русскими о разделе сфер влияния на Балканах — на случай полного вытеснения Турции из этого региона. Однако шеф Балльхаусплатц (площадь в Вене, где находилось министерство иностранных дел) был настроен антирусски: капитуляция венгерской революционной армии перед корпусом Паскевича в 1849 г. оставалась для него, как и для большинства венгров, символом национального унижения.

Франц Иосиф пока колебался. В 1875 г. он побывал в Далмации — одной из самых живописных, но и наиболее бедных своих провинций. Поприветствовать императора приехали влиятельные люди из соседних Боснии и Герцеговины. Многие из них, устав от жестокого турецкого правления и вечных беспорядков, были настроены по отношению к Австро-Венгрии весьма благожелательно. Франц Иосиф прощупывал почву: присоединение Боснии и Герцеговины к монархии в будущем могло бы значительно улучшить геополитическое положение Австро-Венгрии, усилить ее влияние на Балканах и Адриатике. Однако император не собирался ни воевать из-за Боснии с Турцией, ни вступать в конфронтацию с Россией. Лучше всего было бы, если бы русские разбили турок, а дунайская монархия, оставаясь в стороне, смогла бы затем пожать плоды чужой победы. В январе и марте 1877 года были подписаны соглашения, в соответствии с которыми Вена обещала Петербургу в случае русско-турецкой войны благожелательный нейтралитет — в обмен на свободу действий в Боснии и Герцеговине и очень важное для австрийцев обещание не создавать на Балканах «крупное компактное государство, славянское или какое-либо еще».

24 апреля 1877 г. Россия объявила войну Турции. Хотя армия султана оказала неожиданно упорное сопротивление у Плевны и на Шипкинском перевале, к началу следующей весны русские войска стояли у ворот Константинополя. 3 марта 1878 г. в местечке Сан-Стефано было подписано перемирие. (В российской историографии его называют «Сан-Стефанским миром». Однако, учитывая, что это соглашение привело к прекращению боевых действий, но его положения не были признаны великими державами и пересмотрены на Берлинском конгрессе, термин «перемирие» представляется мне более уместным.) Его условия в Вене и других европейских столицах восприняли со страхом и неудовольствием: предусмотренное ими создание Болгарии, формально — государства под верховным сюзеренитетом султана, фактически — русского сателлита, было нарушением русско-австрийской договоренности о недопустимости возникновения «балканской Пруссии или Пьемонта». Значительно усиливались также Сербия и маленькая Черногория. Эта цепочка православных государств вдоль южных границ Австро-Венгрии представляла непосредственную угрозу ее интересам. К счастью для венских политиков, не они одни были обеспокоены резким ростом русского влияния на Балканах. На пересмотре итогов русско-турецкой войны настаивали также Париж и Лондон. Вовремя вмешался и Бисмарк: заявив, что Германия намерена играть роль «честного маклера» в разрешении возможного европейского конфликта, он предложил Берлин в качестве места проведения международного конгресса, на котором должен был обсуждаться балканский вопрос.

Берлинский конгресс, открывшийся в конце июня 1878 г., стал триумфом графа Андраши. Австро-Венгрия получила разрешение великих держав оккупировать Боснию и Герцеговину, хотя формально эти провинции остались под суверенитетом Турции. Территория Болгарии по сравнению с условиями Сан-Стефанского перемирия уменьшалась более чем в 2,5 раза: вместо 164 тыс. кв. км ей оставили лишь 64 тыс., вместо 4,5 млн. жителей — менее 2 млн. Южная часть Болгарии, так называемая Восточная Румелия, получила автономию, но в составе Османской империи. Конгресс урезал и территориальные приобретения Сербии и Черногории. Франц Иосиф торжествовал: притязания России на господство на Балканах не были реализованы, сам же австрийский император мог гордиться тем, что впервые за 30 лет правления не потерял, а приобрел для монархии новые земли.

Правда, земли это были бедные, неустроенные, вдобавок населенные славянами, исповедовавшими три религии — католицизм, православие и ислам, что делало Австро-Венгрию государством еще более пестрым в этническом и религиозном плане. К тому же среди боснийцев оставалось немало приверженцев султана, и для того, чтобы оккупация Боснии и Герцеговины стала реальностью, императору все же пришлось воевать: в ходе столкновений с отрядами босняков в 1878 г. австро-венгерский экспедиционный корпус потерял убитыми и ранеными более 5 тыс. человек. Это был не единственный негативный для дунайской монархии итог Берлинского конгресса. Наиболее проницательные политики как в Вене и Будапеште, так и за пределами монархии сознавали, что причиной Решений, принятых в Берлине, «не была сила Австро-Венгрии и тем более Турции. Истинная причина заключалась в том, что Россия поняла: Великобритания, а возможно, и Германия готовы поддержать обе обветшавшие империи, которые становились европейской необходимостью — со всеми неудобствами подобного положения» (Taylor, 165—166).