В 1895 г. на смену Г. Кальноки на посту главы австро-венгерского внешнеполитического ведомства пришел граф Агенор Голуховский — богатый польский аристократ, красавец и бонвиван, официальный титул которого «министр внешних сношений» остряки тут же переделали в «министра сносной внешности». Сам характер Голуховского толкал его к поиску компромиссов — что соответствовало желаниям императора, который всегда оставлял за собой последнее слово в вопросах заграничной политики. Смена на русском троне, где в 1894 г. преемником Александра III стал не искушенный в дипломатических баталиях Николай II, способствовала началу нового этапа в русско-австрийских отношениях. В августе 1896 г. молодой царь посетил Вену и выразил желание договориться с австрийцами о Балканах. Весной следующего года Франц Иосиф в сопровождении Голуховского, в свою очередь, поехал в Петербург, где и было заключено соглашение, которое более чем на десятилетие привело в равновесие силы обеих держав на юго-востоке Европы.

«Несмотря на существование в Европе двух военно-политических блоков (Тройственного союза и созданной при Александре III коалиции России и Франции, к которой позднее присоединилась Великобритания. — Я.Ш.) и крушение «союза трех императоров», интересы России и Габсбургов на Балканах в последнее десятилетие XIX в. были очень близки. Обе стороны стремились к сохранению спокойствия в регионе... В течение десяти лет два правительства предпринимали совместные усилия для предотвращения нового кризиса, способного оживить «восточный вопрос» (Jelavich, 1, 375). Тем не менее временное сотрудничество не устраняло глубоких противоречий между Россией и Австро-Венгрией. В частности, в Петербургском договоре 1897 г. тщательно обходились стороной две важнейшие проблемы балканского региона — Босния и Герцеговина, которую в Вене мечтали превратить из оккупированной турецкой провинции в полноценную часть дунайской монархии, и Босфор и Дарданеллы, контроль над которыми оставался одной из стратегических целей русской политики. Это были мины замедленного действия, позднее взорвавшие хрупкое русско-австрийское согласие.

В новый век дунайская монархия вступала с неоднозначными внешнеполитическими результатами. С одной стороны, ее позиции в западной части Балканского полуострова и на Адриатике выглядели прочными как никогда. Договор 1897 г. позволял надеяться на мирное разрешение настоящих и будущих противоречий с Россией в этом взрывоопасном районе. Благодаря Тройственному союзу границы монархии с Италией находились в относительной безопасности. С Францией у Австро-Венгрии не было очевидных противоречий, что позволяло Вене поддерживать с ней корректные отношения. Наконец, возрастающая военная и экономическая мощь главного союзника Габсбургов, Германии, сулила благополучный исход возможного столкновения центральноевропейских держав с тем или иным внешним врагом.

С другой стороны, тот же союз с Германией сокращал Австро-Венгрии пространство для внешнеполитических маневров. Охлаждение в британо-германских отношениях в конце 90-х гг. отразилось и на связях между Веной и Лондоном: прервалось сотрудничество австрийцев с британцами в районе Средиземного моря, служившее для Австро-Венгрии дополнительной страховкой на случай очередного наступления русских. Франц Иосиф чувствовал, что его страна постепенно становится заложницей Германии, во главе которой стоит непредсказуемый и импульсивный Вильгельм II. Это пугало императора, но он уже не мог, подобно Марии Терезии и Кауницу, совершить «перемену альянсов» — ведь к началу XX столетия Дунайская монархия как великая держава была необходима Прежде всего Германии. Европа была расколота, но пока еще Никто не предполагал, какие беды принесет ей этот раскол.

с XVI—XVII вв. сохранила приверженность кальвинизму, что также отдаляло этот народ от чешских соседей.

У румын появление первых признаков национального самосознания относится к концу XVIII в., когда часть местной шляхты, священники и представители других сословий составили документ, в котором перечислялись требования и пожелания румынского народа (валахов), — написанный по-латыни Supplex Libellus Vallachorum. Всплеск национально-освободительного движения в Трансильвании (Молдавия и Валахия с их румынским населением оставались в составе Османской империи) пришелся на середину XIX в. и привел к столкновению румын с венгерскими националистами. Румыны были вполне лояльны австрийскому дому и, вынашивая автономистские проекты, до самого конца правления Габсбургов не помышляли о разрыве с Веной. (Движение в пользу присоединения Трансильвании к ставшей к тому времени независимой Румынии возникло уже в годы Первой мировой войны.)

Давным-давно не было на свете Феликса Шварценберга, но и спустя полвека после его смерти Франц Иосиф, казалось, продолжал руководствоваться заветом своего первого премьер-министра: оставаться консерватором по убеждениям и прагматиком в практической политике. Посему эта политика порой казалась сторонним наблюдателям беспринципной, и противники монархии позднее не преминули составить целый список очевидных противоречий в действиях предпоследнего габсбургского императора. «Франц Иосиф перепробовал все политические системы. От темного абсолютизма Меттерниха к демократии Бека и Кёрбера (премьер-министры Цислейтании в начале XX в. — Я.Ш.), от экстремального федерализма... — к бескомпромиссному централизму... Венгерскую революцию 1848 года он подавил с помощью славянских полков, но со стремлением славянских народов к свободе... расправлялся с помощью венгерской шляхты. Был врагом Лайоша Кошута, но его сына Ференца... сделал своим министром. Подписывал приказы и отдавал распоряжения, направленные на подавление всякого свободомыслия, но в старости одобрил введение всеобщего избирательного права... как средства борьбы с национализмом. То окружал себя высшей аристократией, то находил советников и министров среди мещан и служилого дворянства, объединялся с католической церковью против либерализма, а потом с либералами против венгерского духовенства, не одобрявшего введение института гражданского брака...» (Afery a skandaly HabsburkL Z tajnych archivu, publi-kovanych v roce 1930. Praha, 1999. S. 30—31).

В действительности, однако, подобная изменчивость объяснялась не беспринципностью Франца Иосифа I, а как раз его твердой приверженностью одному-единственному принципу — династическому. Сохранение власти Габсбургов над народами Центральной Европы являлось главной целью политики императора, и для ее достижения все средства были хороши. Он был не просто главой государства или, подобно Иосифу II, первым чиновником своей империи — несмотря на то, что фигура старого монарха за письменным столом в шёнбруннском кабинете стала

хрестоматийной. Франц Иосиф всю жизнь стремился быть в первую очередь главой династии, а значит — хозяином доставшегося от предков огромного домена, который нужно было сохранить и передать наследникам. Если Николай II, заполняя анкету во время переписи населения, в графе «род занятий» гордо написал «хозяин земли Русской», Франц Иосиф мог бы ответить на этот вопрос так: «Глава дома Габсбургов». Положение первого лица династии было для него отправной точкой, фундаментом и причиной всего остального — долгих дней за письменным столом, круговерти приемов, балов и парадов, переговоров с иностранными государями, выстраивания политических комбинаций и, наконец, одиночества, глубокой тоски и грусти, которые с годами все больше овладевали шёнбруннским старцем, принесшим в жертву интересам династии вначале свою молодость, а затем — человеческие радости, увлечения и личное счастье.