– Ни за что. Даже если это модно, мне плевать. Этот цвет слишком яркий! Он хорош для шляпки или туфелек, но постоянно смотреть на него? Бр-р!

– Алиса нарочно нам его предложила, – сказала я и снова хихикнула.

– Не может быть! – рассмеялась Пенни.

Малышка проснулась и расплакалась, маленькое личико покраснело от натуги.

– Снова проголодалась, – проворковала Пенни, достала сверток из корзины и ловко освободила грудь из платья. Ребенок поспешно впился в сосок. – Ах ты, жадина.

– Девочке уже почти сто дней. Не пора ли дать ей имя? – спросила я, собирая обрывки грязных обоев в мусорную корзину.

– Мы как раз думали об этом, – тихо ответила Пенни. – И хотели организовать в ее честь небольшой праздник. Кристос сказал, это пеллианская традиция.

– Кристос раньше никогда не интересовался пеллианскими традициями, – удивилась я. Возможно, рождение ребенка все изменило, и теперь он хотел передать наследие дочери, пока не стало слишком поздно. – Если хочешь, Эмми поможет украсить помещение, да и Лиета тоже будет на седьмом небе от счастья. Она обожает младенцев.

– Ну и чудесно, – ответила Пенни. Она помолчала, затем собралась с мыслями и продолжила: – Мы выбрали имя, но я хочу твоего благословения. Если тебе не понравится, мы выберем другое.

Я оторопела.

– Конечно, говори, – сказала я в полном замешательстве.

– Теодора, – тихо произнесла Пенни. – Мы хотим назвать ее Теодора.

Комната вдруг показалась мне чересчур тесной, слишком яркой и почему-то размытой. Это мои глаза налились слезами.

– Да, – пробормотала я. – Это было бы чудесно.

Перед праздником в честь наречения дочери Кристоса и Пенни мы успели покрасить стены в гостиной и холле.

Эмми все утро провела с Пенни на кухне, обучая ее готовить сладкое миндальное печенье и гами, что в переводе на галатинский означало «жижа», однако представляло собой ароматную пасту из орехов, масла и трав. Эми подавала ее с тонкими обжаренными хлебцами.

– Как вкусно! – сказала я, вытирая испачканный в гами подбородок. – Подумать только, мне никогда не нравилась пеллианская еда. Кажется, наша мать просто не умела готовить.

– Ничего подобного она определенно не делала, – согласился Кристос. – Помнишь тот шпинатный пирог?

– Это было ужасно! – засмеялась я.

– Должно быть, она не просушила шпинат полотенцем и, возможно, не посолила его, – предположила Эмми. – Держите печенье.

– Малышка не прочь снова перекусить, – сказала Лиета, заглядывая на кухню. Все утро бабушка нянчила младенца, а та лежала у нее на руках так мирно, точно там и родилась. – Первые гости уже пришли.

Пенни взяла дочь, чтобы еще раз дать ей грудь перед праздником, а мы с Кристосом отправились поздороваться с Виолой и Аннетт. Те принесли целую гору подарков. Затем прибыли следующие гости – члены Совета (Кристос счел, что обязан их пригласить), а также старые друзья с верфей, с которыми он вместе работал.

Лиета научила Кристоса и Пенни простой церемонии представления и теперь внимательно наблюдала за происходящим.

Пенни принесла малышку, наряженную в красное шелковое платьице, которое я сшила как раз для праздника. Его длинные юбки свисали почти до колен Пенни. На голове девочки красовался вышитый чепчик, завязанный лентами под еще влажным от молока пухлым подбородком. Она сладко спала на руках у матери.

– Это моя дочь, – официальным тоном произнес серьезный как никогда Кристос. Время шуток кончилось.

Лиета ободряюще кивнула.

– Я назвала ее Теодорой, – объявила Пенни под тихий шепот собравшихся гостей.

Я заметила, как Аннетт вытерла увлажнившиеся глаза, а Сайан проглотил комок в горле.

– Это хорошее имя, – торжественно согласился Кристос. Его глаза тоже блестели, а голос слегка дрогнул.

Простая церемония была окончена, и родители пронесли малышку по залу, представляя по имени каждому гостю. Затем все подошли к столу с закусками, и Сайан открыл бутылку серафской наливки.

– Выпьем же сего крепкого напитка за младенца, чтобы она росла такой же крепкой и здоровой!

Теодора проснулась, заплакала, поела и снова уснула, к большому удовольствию собравшихся, а потом милостиво позволила чужакам по очереди подержать ее на руках.

Спустя пару часов, насладившись угощением Эмми и крепкой выпивкой Сайана, гости постепенно стали расходиться.

– Я хочу кое о чем тебя попросить, – сказал Кристос, когда у стола с остатками угощения остались лишь свои.

Брат выскреб из хрустального блюда остатки гами на лепешку. Я вздохнула и отдала свою лепешку Пенни, которая швырнула хлебец в голову супругу.

– Это еще за что?!

– В следующий раз не станешь объедать мать своего ребенка, – объяснила я.

– Я просто не подумал, – испуганно сказал Кристос и отдал лепешку Пенни, а та вернула мне мою.

– Так чего ты хотел? – напомнила я. – Если миндальное печенье, тебе не повезло.

– Его бы я не стал просить, – фыркнул Кристос. – Нет, это насчет Совета. Помнишь, мы обсуждали, что хотим подвести под магию правовую базу? Нам нужна твоя помощь.

– Что ж, думаю, я могу поделиться опытом, – медленно сказала я. Мысль о том, чтобы снова заняться политикой, внушала опасения. Без Теодора я чувствовала себя неуверенно.

– Это, конечно, хорошо. Только нам нужно кое-что еще. Совет считает, мы должны открыть нечто вроде школы – чтобы не только регулировать процесс, но и обучать магии. Они предоставят вам какое-нибудь помещение поблизости от университета. Кроме того, полагаю, ты будешь консультировать правительство.

Я чуть не выронила печенье.

– С чего они взяли, что я вообще соглашусь на их предложение?

– Почему нет? – удивился Кристос, откусывая лепешку. – Это имеет смысл, учитывая все обстоятельства. То есть ведь у тебя больше нет официальной роли.

Я уставилась на него, не зная, плакать или злиться.

– Месяц назад многое имело смысл, – наконец выдавила я. По моим щекам заструились слезы.

– Черт побери, Кристос! – выругалась Пенни, пытаясь подтащить свой тяжелый стул поближе.

Она наделала много шума, ножки загрохотали по полу, но Пенни все же придвинула стул и взяла меня за руку.

– Прости. Я не хотел показаться бестактным. – Кристос уныло посмотрел в тарелку, сообразив, что будет неловко продолжать уплетать печенье, пока его скорбящая сестра заливается слезами.

– Ты и есть бестактный! – прошипела Пенни. – Пусть скорбит, сколько душа пожелает.

– Нет, – простонала я. – Я и правда не могу на всю оставшуюся жизнь запереться в доме брата, как выжившая из ума тетка.