Пистолет пальнул. Теодор рухнул на землю. Нико ушел, и только эхо выстрела полетело над рекой, разрывая мир на части.

Я подбежала к Теодору и упала на колени, обдирая кожу о булыжник. Казалось, это я умираю, жизнь с кровью вытекает на холодный камень и уплывает в небытие. Я хваталась за его руки, за рану на груди, желая как-то удержать любимого в этом мире. Теодор посмотрел на меня и попытался что-то сказать, но получился только сдавленный хрип.

Я крепче сжала Теодора, пытаясь влить в тело жизнь и силу. Вокруг нас куполом вспыхнули чары, и я направила их к нему, окутывая поверженное тело магическим светом. Теодор слабо улыбнулся и сжал в ответ мою руку. На какой-то миг я поверила, что сумею его спасти. Но он вздохнул – на губах вздулся кровавый пузырь – и устремил невидящий взор на что-то, недоступное моему взгляду. Потом покинул меня, а я так и осталась сидеть на дороге в луже крови, купаясь в магии, что тихо утекала в булыжники мостовой.

Наверное, я рыдала в голос, потому что, когда Кристос прибежал к нам всего через несколько минут, я уже успела охрипнуть. Брат поднял меня и, в мокром от крови платье, молча повел в дом, где передал мое неподатливое тело в руки Виоле. Та потрясенно ахнула, но потом просто отвела на ближайшую кушетку и начала снимать окровавленную одежду.

– Кто? – спросил Кристос. Его глаза сверкали в вечернем свете, точно темные угли. – Кто?!

Я вздрогнула.

– Он все уничтожил.

– Кто?! – взревел брат.

Дрожа, я смотрела на него и молчала, поскольку знала цену того, что последует, когда я назову имя виновного. Это подорвало бы самые устои нового государства. Я могла бы ничего не говорить, притвориться, что нашла Теодора уже умирающим. Но Кристос должен был знать.

– Нико, – прошептала я.

Брат бросился в коридор и откопал под вешалкой с пальто и плащами свой меч. Сайан молча последовал за другом, надевая перевязь поверх мундира.

Я рванулась вперед.

– Нет! Вы не можете…

– С ними все будет в порядке, – заверила Виола, твердо усаживая меня на место.

– Но если они… Вдруг Нико…

– Не волнуйся об этом. – Спокойный голос Аннетт прогнал дрожь страха; она говорила со мной словно мать, что пыталась утихомирить больное дитя. – Дай мужчинам обо всем позаботиться.

Сайан и Кристос ушли в ночь, беспощадно захлопнув за собой дверь. Виола жестом позвала одного из клерков, что состояли при нашем доме, и тихо дала ему какие-то указания.

Я ничего не расслышала. Просто не в силах была сдвинуться с места, лишь сидела неподвижно, сверля взглядом дверь, словно пыталась проделать в дереве дыры и последовать во тьму за Сайаном и Кристосом.

Аннетт принесла мне чай. Я отодвинула его в сторону.

– Выпей, – мягко, но решительно велела она. – Позже ты скажешь мне спасибо.

Прозвучало как-то странно, но когда я осушила чашку, поняла, что веки закрываются сами по себе.

Я засыпала и просыпалась в каком-то странном оцепенении – то в бархатной тьме, то в проблесках дневного света, затем вновь уплывала в сумерки, теряя счет времени. Когда я наконец очнулась окончательно, моя рука покоилась под головой, а в окно смотрело солнце.

Но даже в его ласковом свете, заливающем комнату, пробуждение оказалось жестоким, поскольку проснулась и память. Я лежала не в нашей с Теодором спальне – Виола и Аннет проявили достаточно сообразительности и не допустили подобной ошибки. Однако его присутствие ощущалось и здесь. Эту мебель выбирал Теодор, и голубовато-серый цвет стен, и картину с изображением тропических растений, что висела напротив кровати.

Я без слов захрипела от муки, заглушая крик подушкой. Наволочка пахла любимым мылом Теодора.

Мои стоны оказались не такими уж тихими, как я надеялась, потому что через несколько минут в комнату осторожно вошел Кристос. Я уставилась на него, должно быть, являя собой жуткое зрелище – безумная женщина с покрасневшими глазами. В груди теснился страх.

– Долго я спала?

– Два дня, – проронил Кристос. – Аннетт хотела избавить тебя от потрясения и добавила в ромашковый чай настой мака. Старый морской трюк.

– Если кто-то из вас когда-нибудь снова накачает меня этой отравой, я… – Я обнаружила, что даже не всерьез не способна произнести слово «убью».

– Обязательно ей передам.

Я молчала, боясь спросить и услышать ответ, но наконец не сдержалась:

– Что вы сделали?

– Мы взяли Нико под стражу, – рассказал Кристос. – Кое-кто из его дружков хотел с нами сцепиться, но Сайан довольно быстро их переубедил. Похоже, сторонников у Нико почти не осталось.

– Его арестовали?

– Конечно. Нико должен предстать перед судом. При всем том он ничего не отрицает. Говорит, мол, необходимо было избавить страну от влияния аристократишек и ведьм. – Кристос присел на край моей постели. – Необходимо. Ненавижу это проклятое слово. Оно означает совсем не то, что подразумевают такие, как Нико.

Я уставилась на картину с цветущим садом. Цвета словно перетекали друг в друга – это на глазах у меня выступили слезы.

– Я боялась, что вы сами привели приговор в исполнение. Что я проснусь и обнаружу, что в городе идет гражданская война. И все же… суд тоже может расколоть нас.

– Мы это переживем. Проведем процедуру надлежащим образом. Закон для всех един…

Кристос осекся, и я догадалась, о чем он подумал: именно это и сказал бы Теодор.

Я закрыла глаза.

– Хочу его убить.

– Если тебя утешит, то же самое он думает о тебе. Вот дерьмо! – выругался Кристос. – Прости, сейчас не время для шуток.

– Он уже говорил мне это, – вздохнула я.

– Должно быть, Нико хотел подкараулить вас вместе. Когда мы его задержали, при себе у него было несколько пистолетов. Нико тебе не доверял. Он убежден, что это ты подстроила избрание Теодора и специально пригласила монашек. Я… – Кристос запнулся и промокнул глаза. – Если бы он убил и тебя, я бы не пережил… Не знаю, что бы со мной было. Извини. У тебя время траура, а я пристаю со своими проблемами.

– Прежде мы не очень-то соблюдали старые традиции, – отозвалась я. – Некогда предаваться скорби, слишком многое предстоит сделать.

– Только не тебе. Ты никому ничего не должна. Это твое право.

Меня не волновали традиции, права или другие причины, по которым мне было необходимо запереться в гостевой комнате дома моего мертвого несостоявшегося мужа. Я знала одно – что не могу представить, как встаю, одеваюсь и выхожу на улицу в мир, где больше нет любимого. Я была еще не готова. Я перекроила всю свою жизнь, чтобы вписать в нее Теодора, распорола старые швы и впустила его туда, а теперь там осталось слишком много места. Моя жизнь больше не подходила мне, и я не знала, как снова встать на ноги.