Я решил, что мне будет полезно опять прогуляться, но не могдвинуться с места. И вдруг… не успела она распечатать письмо, как бросила его ивыбежала вон из комнаты – что-то увидела. И я тоже увидел: Тома Сойера наносилках, и старичка доктора, и Джима все в том же ситцевом платье, сосвязанными за спиной руками, и еще много народу. Я скорей засунул письмо подпервую вещь, какая попалась на глаза, и тоже побежал. Тетя Салли бросилась кТому, заплакала и говорит:

– Он умер, умер, я знаю, что умер!

А Том повернул немножко голову и что-то бормочет: сразувидать – не в своем уме; а она всплеснула руками и говорит:

– Он жив, слава богу! Пока довольно и этого.

Поцеловала его на ходу и побежала в дом – готовить емупостель, на каждом шагу раздавая всякие приказания и неграм, и всем другим, датак быстро, что едва язык успевал поворачиваться.

Я пошел за толпой – поглядеть, что будут делать с Джимом, астаричок доктор и дядя Сайлас пошли за Томом в комнаты. Все эти фермеры ужаснообозлились, а некоторые даже хотели повесить Джима, в пример всем здешнимнеграм, чтобы им было неповадно бегать, как Джим убежал, устраивать такойпереполох и день и ночь держать в страхе целую семью. А другие говорили: ненадо его вешать, совсем это ни к чему – негр не наш, того и гляди, явится егохозяин и заставит, пожалуй, за него заплатить. Это немножко охладило остальных:ведь как раз тем людям, которым больше всех хочется повесить негра, если онпопался, обыкновенно меньше всех хочется платить, когда потеха кончится.

Они долго ругали Джима и раза два-три угостили его хорошейзатрещиной, а Джим все молчал и даже виду не подал, что он меня знает; а ониотвели его в тот же сарай, переодели в старую одежду и опять приковали на цепь,только уже не к кровати, а к кольцу, которое ввинтили в нижнее бревно в стене,а по рукам тоже сковали, и на обе ноги тоже надели цепи, и велели посадить егона хлеб и на воду, пока не приедет его хозяин, а если не приедет, то до техпор, пока его не продадут с аукциона, и завалили землей наш подкоп, и велелидвум фермерам с ружьями стеречь сарай по ночам, а днем привязывать около дверибульдога; потом, когда они уже покончили со всеми делами, стали ругать Джимапросто так, от нечего делать; а тут подошел старичок доктор, послушал иговорит:

– Не обращайтесь с ним строже, чем следует, потому что оннеплохой негр. Когда я приехал туда, где лежал этот мальчик, я не мог вынутьпулю без посторонней помощи, а оставить его и поехать за кем-нибудь тоже былонельзя – он чувствовал себя очень плохо; и ему становилось все хуже и хуже, апотом он стал бредить и не подпускал меня к себе, грозил, что убьет меня, еслия поставлю мелом крест на плоту, – словом, нес всякий вздор, а я ничего не могс ним поделать; тут я сказал, что без чьей-нибудь помощи мне не обойтись; и вту же минуту откуда-то вылезает этот самый негр, говорит, что он мне поможет, –и сделал все, что надо, очень ловко. Я, конечно, так и придумал, что это беглыйнегр и есть, а ведь мне пришлось там пробыть весь тот день до конца и всю ночь.Вот положение, скажу я вам! У меня в городе осталось два пациента с простудой,и, конечно, надо бы их навестить, но я не отважился: вдруг, думаю, этот негрубежит, тогда меня все за это осудят; на реке ни одной лодки не видно, ипозвать некого. Так и пришлось торчать на острове до сегодняшнего утра; и яникогда не видел, чтобы негр так хорошо ухаживал за больными; а ведь онрисковал из-за этого свободой, да и устал очень тоже, – я по всему видел, чтоза последнее время ему пришлось делать много тяжелой работы. Мне это очень внем понравилось. Я вам скажу, джентльмены: за такого негра не жалко заплатить итысячу долларов, и обращаться с ним надо ласково. У меня под руками было все,что нужно, и мальчику там было не хуже, чем дома; может, даже лучше, потому чтотам было тихо. Но мне-то пришлось из-за них просидеть там до рассвета – ведьоба они были у меня на руках; потом, смотрю, едут какие-то в лодке, и, на ихсчастье, негр в это время крепко уснул, сидя на тюфяке, и голову опустил наколени; я им тихонько сделал знак, они подкрались к нему, схватили и связали,прежде чем он успел сообразить, в чем дело. А мальчик тоже спал, хотя оченьбеспокойно; тогда мы обвязали весла тряпками, прицепили плот к челноку ипотихоньку двинулись к городу, а негр не сопротивлялся и даже слова не сказал;он с самого начала вел себя тихо. Он неплохой негр, джентльмены.

Кто-то заметил:

– Да, надо сказать, ничего плохого я тут не вижу, доктор.

Тогда и другие тоже смягчились, а я был очень благодарендоктору за то, что он оказал Джиму такую услугу; я очень образовался, что идоктор о нем думает по-моему; я, как только с Джимом познакомился, сразуувидел, что сердце у него доброе и что человек он хороший. Все согласились, чтоон вел себя очень хорошо и заслужил, чтобы на это обратили внимание ичем-нибудь вознаградили. И все до одного тут же обещали – Видно, что от души, –не ругать его больше.

Потом они вышли из сарайчика и заперли его на замок. Ядумал, они скажут, что надо бы снять с него хоть одну цепь, потому что эти цепибыли уж очень тяжелые, или что надо бы иду давать не один хлеб и воду, а ещемясо и овощи, но никому его и в голову не пришло, а я решил, что мне лучше вэто дело не соваться, а рассказать тете Салли то, что говорил доктор, кактолько я миную пороги и мели, то есть объясню ей, почему я забыл сказать, чтоСид был ранен, когда мы с ним в челноке гнались за беглым негром.

Времени у меня было еще много. Тетя Салли день и ночь невыходила из комнаты больного, а когда я видел дядю Сайласа, я всякий раз удиралот него.

На другое утро я услышал, что Тому гораздо лучше и что тетяСалли пошла прилечь. Я проскользнул к больному в комнату, – думаю: если он неспит, нам с ним вместе надо бы придумать, как соврать половчее, чтобы сошло дляродных. Но он спал, и спал очень спокойно, и лицо у него было бледное, а нетакое огненное, как когда его принесли. Я сел и стал дожидаться, пока он проснется.Через каких-нибудь полчаса в комнату неслышно входит тетя Салли, и я опятьпопался! Она сделала знак, чтобы я сидел тихо, села рядом со мной и началашепотом говорить, что все мы теперь должны радоваться, потому что симптомы унего первый сорт, и он давно уже спит вот так, и все становится спокойнее издоровей с виду, и десять шансов против одного за то, что он проснется в своемуме.

Мы сидели и стерегли его, и скоро он пошевелился, открылглаза, как обыкновенно, поглядел и говорит:

– Э, да ведь я дома! Как же это так? А плот где?

– Плот в порядке, – говорю я.

– А Джим?

– Тоже, – говорю я, но не так твердо.

Он ничего не заметил и говорит: