Мэри закуталась в пальто. Ночь становилась сырой. Девушка осторожно пробиралась по тропинке, избегая мокрой травы.

– Я не совсем понимаю. Почему мистеру Райдеру могло повредить знакомство с тем, что он полюбил?

– Для такой натуры, как моя, на мой взгляд по большей части уравновешенной и устойчивой, поэзия была подобна раскату грома, – ответил мистер Хейворд. – Он заставил меня очнуться, пробудил во мне чувства, о существовании которых я и не подозревал или которые я, во всяком случае, не мог описать словами. Без сомнения, благодаря поэзии я стал лучше. Без нее я был бы куда более унылым существом.

«Вы просто не можете быть унылым, – с нежностью подумала Мэри, – я никогда не встречала человека, который менее заслуживал бы этого определения».

– Но я думаю, что поэзия оказала на Уилла совсем другое влияние, – продолжал мистер Хейворд. – Он уже тогда отличался живым и переменчивым нравом. Он не нуждался в дальнейшем поощрении, чтобы дать волю своим чувствам. Он никогда не сдерживал себя, никогда не брал паузу, чтобы рационально обдумать свои желания. Его сердце всегда управляло его головой. Боюсь, что стихи, которые мы читали вместе, только развили эту тенденцию, и результаты ее оказались не совсем благоприятны для него.

Они прошли еще несколько шагов в молчании, прежде чем Мэри заговорила:

– Такую большую ответственность вряд ли стоит возлагать исключительно на поэзию. Возможно, если бы мистеру Райдеру пришлось заниматься каким-нибудь делом, если бы он был вынужден посвятить себя какой-нибудь полезной цели, он приобрел бы другие привычки.

– Я тоже часто об этом думал, – согласился мистер Хейворд. – Комфортная обстановка, которой он наслаждается, возможно, лишь навредила ему. Мир в значительной степени удовлетворил все его нужды, потребовав лишь малых усилий со стороны Райдера, чтобы чего-то добиться. Он привык получать то, чего хочет, по первому требованию, хотя, должен признать, выражается оно всегда самым очаровательным способом, какой только можно вообразить, так что даже хочется сделать для Райдера все возможное.

Они уже приближались к выходу из сада, и Мэри увидела в полумраке очередь посетителей, проходивших через ворота на улицу, где их ждали вереницы экипажей. Внезапно мистер Хейворд остановился.

– Признаюсь, мне стыдно за свои слова о друге, сказанные в таком недостойном для мужчины и неблагородном тоне. Не знаю, что могло спровоцировать меня на такие высказывания. В свое оправдание могу лишь добавить, что говорю с вами с такой свободой, какой не позволил бы себе ни с кем другим. Мне очень легко – может быть, даже слишком легко – открыть вам, что у меня на сердце. Надеюсь, вы не станете винить меня за это.

– Я бы и не подумала этого делать, мистер Хейворд.

– И я дал вам не совсем полное представление о Райдере. Его порывы великодушны, и в нем нет злобы.

– Рада это слышать, – ответила Мэри, думая совершенно не о мистере Райдере, а только о его друге.

Когда они стояли в густой тени деревьев, ей очень хотелось взять его за руку. На мгновение ей показалось, что он собирается сделать это первым… но в этот момент тетя поспешила к ним с сообщением, что мистер Гардинер нашел их экипаж, и с вопросом, не хочет ли мистер Хейворд прокатиться обратно через реку.

Несколькими днями позже мистер Райдер явился на Грейсчерч-стрит, чтобы выпить обещанную чашку чая. Мэри и представить себе не могла, что он так быстро отреагирует на приглашение, но – хотела она того или нет – молодой человек уже сидел на диване у миссис Гардинер и потягивал ее лучший китайский чай. Ростом мистер Райдер не уступал мистеру Хейворду, но в отличие от своего темноволосого друга был светловолосым, с ясными глазами, подвижным лицом, а его добродушная манера общения настолько пленяла окружающих, что необъяснимым образом приковывала к нему все взгляды в этой аккуратно убранной комнате. Он вел себя совершенно непринужденно, хвалил и миссис Гардинер за превосходный вкус, и выходящее прямо на улицу окно, через которое можно было наблюдать все многообразие человеческих эмоций на лицах прохожих.

– Надеюсь, не такое уж многообразие. Все же мы живем в одной из лучших частей города.

– Да, мэм, но кто может знать, какие эмоции скрываются за суровыми выражениями лиц даже самых уважаемых наших граждан? Лавочник может испытывать такие же глубокие переживания, как и поэт, даже если по его лицу этого не скажешь.

С некоторой неохотой миссис Гардинер согласилась, что это действительно так, и пообещала в будущем внимательнее следить за физиономиями своих соседей. Мэри налила еще чая.

– Мистер Хейворд сказал мне, что вы разделяете его страсть к поэзии, сэр?

– Да, мы вместе познали любовь к ней, пока корпели над сводами законов. Порой мне кажется, что лишь поэзия удержала меня от самоубийства!

– В самом деле, мистер Райдер! – воскликнула миссис Гардинер.

– Ну, может быть, я слегка преувеличиваю.

– Неужели буква закона казалась вам настолько непривлекательной? – спросила Мэри.

– Боюсь, что так. Темперамент, подобный моему, не подходит для такой скуки.

– Насколько я понимаю, ваше положение дел не требует от вас обладания какой-либо профессией, – заметила миссис Гардинер.

– Очень рад сообщить, что нет. Мне посчастливилось быть хозяином самому себе, и когда я вижу, как в поте лица трудится Том, то вдвойне ценю свою удачу. А теперь, мисс Беннет, полагаю, мне пора кое-что узнать о вас. Хейворд говорит, что вы большой любитель серьезных книг. Пожалуйста, расскажите, какие из них ваши любимые и почему.

Он поставил чашку и скрестил руки на груди в ожидании ответа. Мэри не готовилась к тому, что ее будут допрашивать, и поэтому слегка растерялась под его пристальным взглядом.

– Что касается моих любимых книг… что ж, трудно сказать… я всегда буду высоко ценить миссис Маколей. И мистера Юма, конечно же, тоже. Люблю исторические книги и некоторые философские труды. И я совсем недавно начала читать кое-что новое: «Политическую справедливость», написанную мистером Годвином. Я подумала, что было бы неплохо ознакомиться с такой свежей работой, посвященной нашему времени.

– Значит, вы радикально настроены, мисс Беннет? По-моему, это самая опасная и бунтарская книга.

Мэри отвернулась, не желая поддаваться на его поддразнивания, и сделала вид, что увлечена чаепитием.

– Такие ходят о ней слухи, но на самом деле это очень трезвая, вдумчивая работа, – ответила Мэри, подливая горячую воду в чайник. – В ней содержатся очень интересные идеи о том, как можно улучшить отношения между мужчинами и женщинами, если общество в целом примет более разумную схему поведения.

Игривая снисходительность собеседника раздражала Мэри, но девушка надеялась, что ответ прозвучал не слишком напыщенно. Мистер Райдер, однако, ничуть не смутился.

– Боюсь, что книга мистера Годвина слишком длинна для меня, – ответил он, протягивая чашку за новой порцией чая. – Я могу осилить только короткие работы. И у меня очень мало времени для философских размышлений, основанных исключительно на доводах разума, особенно когда с их помощью пытаются реформировать отношения между полами. В отношениях между мужчинами и женщинами нам нужно прислушиваться лишь к голосу сердца.