и наигрывал какую-то мелодию.

Группа у мотоциклов встала, как вкопанная.

Наконец, немец поднял голову и обомлел. Перед ним стояло четверо мужчин, застывших в нелепых позах. Мамин, босой, одних трусах, держал в руках перед собой китель лейтенанта, как будто, рассматривал форму. Семен согнулся пополам, натянув до колен немецкое галифе, на плечи он успел накинуть китель рядового, но еще не застегнул его. Летун стоял также как и Мамин в трусах, всунув правую руку в рукав кителя. И только Поярков практически закончил переодеваться, левую руку он держал на ремне, а правая опустилась в карман галифе. Ни у одного из мужчин, кроме немца, оружия в руках не было. Свое лежало на песке, а оружие немцев – в коляске. До первого и второго расстояние не меньше метра.

Немая сцена продолжалась. Унтер-офицер, не мигая, смотрел на незнакомцев, те – на него. Никто не решался шевельнуться. Мамин видел, как лоб немца покрылся испариной.

Первым не выдержал фашист. Он бросил гармошку, сноровисто мотнул дуло автомата, висевшего у него на боку, в сторону незнакомцев, и, не целясь, полоснул очередью. Вороненый ствол выплюнул короткие языки пламени. Но, странное дело, дуло автомата стало задираться вверх выше и выше, а немец как-то нелепо стал клониться назад. Через несколько мгновений, он рухнул навзничь и только тогда автоматный огонь прекратился. Немец затих, смешно разбросав ноги.

Никто из группы не пострадал. А на кармане брюк, где Поярков держал правую руку, теперь зияла маленькая черная дырочка, из которой струилась тонкая полоска порохового дыма. Мамин подошел к унтер-офицеру. Тот лежал с открытыми и, как показалось Алексею, удивленными глазами. На лбу виднелось небольшое пулевое отверстие. По лицу стекала ручейком алая кровь.

***

27 июня 1941 года, дорога на Брест, 17.00

По пыльной летней дороге двигались друг за другом два немецких «цюндаппа. Черня эмалированной краска блестела и отражалась на солнце. Мотоциклы грузно тарахтели, опускаясь по тяжестью трех седоков в каждом. Рулевые, в зеленых прорезиненных плащах и касках, натянули на лицо подшлемники, а глаза закрыли толстыми мотоциклетными очками. Позади рулевых сидели тоже военные, только в обычных пехотных кителях, перетянутых кожаными ремнями. На груди у каждого повисли по автомату. В коляске первого «цюндаппа» сидела девушка, до глаз укутанная в защитный кожух. Во втором – сидел мальчик, держась за ручку. На каждой коляске стояло по пулемету МГ-40.

Рулевым первого мотоцикла был рядовой вермахта, в которого превратился ефрейтор Семен Стебунцов. За ним на «сидушке» Мамин, в форме лейтенанта. Вторым «цюндаппом» управлял унтер-офицер, форма которого подошла по размеру Летуну, а сзади, проверяя путь по карте, сидел Поярков, также в форме лейтенанта. Согласно обнаруженным документам, они приписаны к 130-му пехотному полку.

Невостребованное оружие сложили в багажник. Связанного фашиста ликвидировал Летун, перерезав последнему горло. Фрица с гармошкой взялся оттащить в кусты Семен. Но не рассчитал сил. От вида крови, залившей лицо солдата, да к тому же, еще и дурно пахнущей, у Стебунцова закружилась голова, потемнело в глазах и подступил рвотный рефлекс. Еще чуть-чуть и он бы изрыгнул содержимое желудка на убитого. Вовремя подскочивший Мамин не допустил осквернения, а отстранив бойца, сам выполнил эту задачу.

Поярков выбрал самый, что ни на есть простой маршрут. Они просто поехали по основной дороге, по которой перемещались целые колонны немецкой техники и пехоты.

– По наиболее короткому и жесткому пути, – сказал он.

Поярков исходил из того, что, во-первых, среди больших колонн техники легче будет затеряться; во-вторых, они приписаны к комендатуре, и будет странным, если до Бреста они станут добираться окольными путями; в-третьих, он полагал, что комендантских не рискнут останавливать и проверять. Никому не захочется связываться с ребятками, которые регулярно ходят в патруль.

Оставался языковой вопрос. На немецком говорил только Поярков. Мамин в общих чертах понимал речь, и даже мог изъясниться. Но обладал таким чудовищным акцентом, что даже немецкая овчарка догадалась бы, что перед ней славянин. Так высказался Поярков. Остальные из группы, по их признанию, в немецком ни в зуб ногой. По этой причине Поярков ехал во втором «цюндаппе», чтобы в случае остановки взять удар на себя.

***

Кранц нервничал. Наступило 27 июня 1941 года. Оставалось несколько дней, которые он мог ждать, до отправки в Берлин. Еще двадцать третьего к доктору должен был присоединиться его лучший агент «Берта». Но от агента поступило сообщение, переданное по запасному каналу. Из содержания агентурной записки следовало, что на территории Бреста находится секретная группа из Москвы. Их задание неизвестно. Но речь идет о «папке». Один из членов группы представляется «человеком из будущего». Это словосочетание доктор выделил карандашом.

Донесение агента совпадало с данными, полученными из ОПАБа № 18. Значит, группа есть. «Человек из будущего» – как интересно. Ради такой рыбы не грех задержаться в этом захолустном месте. Из Берлина уже приходят угрожающие реляции. Канарис недоволен тем, что руководитель отдела Абвера тянет с представлением изъятых в Бресте документов. С адмиралом ссориться опасно, но доктор допускал эту опасность, как возможную и соотносимую с шансами захватить группу русских.

Судя по тексту, агент находился рядом с группой либо даже состоял в ней. Последнее сообщение получено из осажденного железнодорожного вокзала. Кранц доверял «Берте», от этого агента халтуры никогда не было. По логике, агент попытается вывести группу в город. Теперь доктор ждал вестей, и ежедневно приезжал в одно и то же время в комендатуру. Делал он это по двум причинам. Во-первых, это был канал связи. Во-вторых, очень вероятно, что папка, находящаяся в руках Кранца, есть задание русских.

Приказом №1, подписанным Гиппом, для всего гражданского населения города устанавливался комендантский час с 21 часа вечера до 6 часов утра. Все улицы города подвергались патрулированию подразделений 130-го пехотного полка. Особо в приказе отмечалось, что все вновь прибывающие в Брест воинские подразделения для расквартирования должны были «обращаться в комендатуру города. Начиная с этого момента, самовольное расквартирование было запрещено. Перетаскивание предметов обстановки из одного дома в другой запрещалось, все подразделения инструктировались по этому вопросу.

Разумеется, оккупационные власти в начале войны заигрывали с местным населением западной Белоруссии, для того и предотвращали грабежи и мародерство. Но этот приказ шел на руку доктору. При хаосе в городе группа русских могла легко затеряться и действовать практически без риска. Это уменьшало шансы Кранца на противодействие. Сейчас же он каждый день в 19.00 выезжал на своем «Опеле» из комендатуры к загородной резиденции, где проживал якобы один. На самом деле, в старинном каменном доме, который он