Я вытерла слезы, ощущая соленый привкус на губах. Я знала, почему она это сказала: маме было неудобно говорить про своего бойфренда, и она хотела сменить тему. А потом я опять подумала о Бобе, и новая волна слез потекла по щекам. Я не хотела лишать свою мать счастья. Честно, ни капли. Папы уже давно не было, и нет ничего плохого в том, что она решила двигаться дальше. И все же, зная, что никто и никогда не сможет заменить мне отца, даже со всеми ему присущими недостатками, я была не готова к тому, что у моей матери кто-то был. Понимаешь, он разводился дважды. После первого раза думаешь: «Откуда мне знать, кто виноват?» Возьми хотя бы Роджера и Джоан. Но дважды… Тут уже начинаешь задумываться. Почему это опять с ним произошло; в сущности – что с ним не так? Как ему удалось убедить мою мать, женщину, которая вбивала мне в голову, что секс может считаться Божьим даром только в браке – как у него, этого турагента, получилось соблазнить мою мать? Да, конечно, после того, как мне исполнилось семнадцать, и я начала встречаться с парнями, поняла, что мамино представление о сексе пришло из Средневековья, но я не хотела, чтобы она приходила к такому же выводу.

За спиной скрипнула половица. За мной с озадаченным видом стоял Роджер. Моя рука все еще лежала на трубке.

– Пытаешься мысленно заставить кого-то позвонить тебе? – спросил он.

– Наоборот, – ответила я, опуская руку.

– Мне показалось, я слышал телефонный звонок.

– Так и есть. Звонила моя мать.

– Неожиданно. Правда?

– Очень даже, – сказала я, шмыгая носом.

– Ее звонок, по-видимому, тебя очень расстроил.

– Это все глупости. Она позвонила мне, чтобы рассказать о своем новом бойфренде Бобе, дважды разведенном турагенте, – я рассмеялась. – Теперь, когда я сказала это вслух, звучит очень забавно.

– Это ее первый мужчина после смерти твоего отца?

– Первый, с кем она съехалась. По крайней мере, о других она мне не рассказывала. Не знаю. Она встречалась с парнями еще до того, как переехала в Санта-Барбару. Но ничего серьезного не было. Точнее, я не думала, что у них все было серьезно. Меня бесило, что она так легко меняет мужчин. Я жаловалась друзьям, что живу с четырнадцатилетней кокеткой. Ненавижу иронию.

Роджер кивнул.

– Понимаю. Закованная в страницы романов, она представляется интересным риторическим приемом; выпущенная в реальный мир, она становится зверем со стальными когтями и зеркалами вместо глаз.

– Это… Неплохо сказано.

– Спасибо. Теперь надо успеть эту мысль записать.

– Коварность преклонного возраста.

– Дерзость юности.

– Ты голоден? – спросила я. – Тарелка в духовке.

– Я как раз спустился, чтобы перекусить. Аромат твоей стряпни дошел до третьего этажа и вытащил меня из уединения на чердаке.

– Налей себе что-нибудь. В холодильнике есть пиво. А я достану тарелку. Отрезать хлеба?

– Нет, спасибо. А есть салат?

– Есть. Но к нему есть только сыр с плесенью.

– Просто замечательно.

Звонок матери стал новой темой для разговора. Мы сидели на кухне: Роджер ел, а я пила вино; мы мусолили ее слова, гадали, чем они были вызваны, как будто анализировали персонажа романа. Роджер удивленно поднял брови, когда я рассказала ему про ее слова об отце.

– Думаешь, она права? – спросил он.

– И да, и нет.

– Исчерпывающий ответ.

– Он бы… беспокоился, – сказала я. – Он бы спросил, зачем нам это все нужно, особенно тебе. Ему бы не очень понравилось, что я стала объектом желания человека в летах.

– К тому же одного с ним возраста.

– Да. Он бы поговорил со мной, попытался переубедить меня не выходить за тебя замуж.

– У него бы это получилось?

– Нет.

– Рад слышать.

– Конечно, без ссоры бы не обошлось. Может, мы бы даже не разговаривали какое-то время. Но в конце концов он бы смирился. А твои?

– Что – мои?

– Твой отец или твоя мать. Что бы они подумали, приведи ты меня в свой дом?

Роджер хмыкнул.

– Знаешь, я никогда не задавался этим вопросом.

– Потому что ты уже знаешь ответ и не хочешь о нем думать?

– Нет. Не знаю. Их бы больше оскорбило появление Джоан. В целом, их не заботил раздел между Севером и Югом. Мать была совсем не такой; отец же… Иногда, когда хорошенько выпивал, он начинал болтать о том, что эти чертовы янки были в ответе за… Да в общем-то, за все, что не так с миром. А вот если бы мир населяли такие люди, как он, то мир был бы намного лучше. Я помню, как однажды, незадолго до смерти, он снова завел эту шарманку, и, когда он дошел до этой части, я сказал: «Как ты? Пьяные, что ли?» Согласись, хороший ответ. Он пришел мне в голову за несколько лет до этого, но я не осмеливался его использовать. Он замахнулся и так сильно ударил меня, что я слетел со стула. Он ударил меня по голове, сбоку. В ухе еще неделю звенело после этого.

Но я отвлекся. Если бы отец был пьян, то назвал бы Джоан проклятой янки-сукой, которая мочится минеральной водой и испражняется икрой, – одно из его любимых высказываний. Если бы был трезвым, то чувствовал бы себя очень неуютно. Мама… Мама всегда меня баловала. Я не сомневаюсь, что она сделала бы все возможное, чтобы с радушием принять Джоан, но все равно бы остро ощущала классовый разрыв, да и Джоан никак не спасала бы ситуацию, смотря на родителей свысока – это у нее в крови.

– Как я рада, что мы опять говорим о твоей бывшей жене.

– Я только начал высказывать их соображения по этому поводу. Там, где я вырос, большая разница в возрасте между супругами не была редкостью. В большинстве своем это было вызвано тем, что жена умирала, оставив на мужа детей. Поскольку его возрасту сопутствовала и некоторая доля материальных благ, женщине он мог предложить нечто большее, чем трудности воспитания чужого ребенка. Она могла быть уверена в завтрашнем дне. У меня сложилось впечатление, что такие браки не порицались обществом.

Бывали, конечно, случаи – один или два – когда мужчина уходил к молодой любовнице еще при живой жене. В первом случае увлечение продлилось год, и мужчина вернулся в семью. В другом мужчина развелся со своей прежней любовью и женился на нынешней. И того, и другого называли проклятым дураком или проклятым старым дураком, где «проклятый» имел не только пренебрежительный оттенок, но и описательную природу. Понимаешь, они отдались похоти. Это не значит, что остальные люди были высоконравственными. Было достаточно детей, у которых не было ни единой общей черты со своими законными отцами. Но эти мужчины устроили представление – насколько я понимаю, они обнажили перед всеми свои тайные страсти. И вторая пара – те, чья интрижка закончилась свадьбой, – они прожили вместе почти пятьдесят лет; ему было девяносто, ей – семьдесят, и, по рассказам, они были вполне счастливы, но он так и остался проклятым старым дураком.