Объективно Дашкова помогла родне, хотя считала Строганова своим другом, а Анну недолюбливала. Но дело есть дело. И деньги есть деньги. Тетка, братья и отец должны были теперь если не простить, то принять блудную дочь в лоно семейства.

Александр Романович, теперь принявший на себя роль главы клана, оказался прав: сестра могла дать родне дельные советы. Но, как и прежде, не хотела советоваться сама. А ведь она была молодой матерью с двумя маленькими детьми на руках. Однако вопросы воспитания стали той болезненной сферой, в которой Дашкова воспринимала влияние семьи как пагубное. Недаром она пожелала увезти сына за границу, поскольку «баловство родных» мешало дома принятой ею педагогической системе.

Заранее известно, что Екатерина Романовна не была счастливой матерью. А Павел и Анастасия – счастливыми детьми. Они обманули ожидания княгини. Но и обманулись сами, пойдя против ее воли. Корни этого взаимного несчастья в «хваленом материнском воспитании», о котором так пренебрежительно отозвалась Екатерина II, мол, «и сын, и дочь вышли негодяи»{607}.

Резкость характеристики не поможет разобраться в случившемся[35]. В настоящий момент опубликовано множество источников, от писем до статей княгини, которые позволяют судить о теоретических взглядах Екатерины Романовны на вопросы воспитания. Она считала личное участие родителей в «надзирании» за детьми главным залогом нравственного здоровья последних. Бичевала пристрастие к иностранным гувернерам, настаивала на предпочтительности нравственного начала перед узко образовательным»{608}..

В эпоху Просвещения многие задавались целью воспитать «совершенного человека». Предлагались разные педагогические теории, из которых идеи Джона Локка и Жан-Жака Руссо оказали на европейскую практику наибольшее влияние. «Совершенное воспитание», по словам княгини, состояло из физического, нравственного и классического (школьного). Первое служило развитию тела, второе души, третье ума. Такое разделение позаимствовано у Локка из его трактата «Мысли о воспитании» 1690 г. В России эта книга появилась только в 1759 г. и сразу же была взята княгиней на вооружение. «Трудно себя ласкать надеждою от истощенного и слабого тела увидеть действие великого духа»{609}, – писала Екатерина Романовна. В тот момент идеи физического развития детей еще только начинали торжествовать над идеями ограждения от грубого мира. Другой выдающийся русский педагог, приноравливавший европейские системы к отечественной почве, И.И. Бецкой писал, что детям нужно разрешить «бегать по песку, по кочкам, по пашне, по горам и крутым местам, ходить иногда босиком по каменному полу в стуже и с открытою головою и грудью»{610}.

Не правда ли, похоже? Причина этой близости – единый источник, из которого черпали свои методы и Дашкова, и Бецкой. О физической стороне воспитания много писал Руссо. Иван Иванович руководил Шляхетским корпусом, Смольным монастырем, Воспитательными домами в Петербурге и Москве. Но в мемуарах нашей героини он появился только как «дурак» или «сумасшедший». Отношение к этому вельможе показательно – Дашкова не желала говорить о людях, занимавшихся тем же, чем и она. Самим фактом своего существования те посягали на ее исключительность.

«Нравственное воспитание выполняется, когда детей к терпению, к благосклонности и к благоразумному повиновению приучишь, – рассуждала Екатерина Романовна, – когда вперишь им, что правила чести есть закон; когда… впечатляешь в нежные сердца их любовь к правде, любовь к Отечеству, почтение к законам церковным и гражданским, почтение и доверенность к родителям и омерзение к эгоизму».

О нравственной стороне воспитания по Дашковой оставила забавную заметку миссис Элизабет Картер, видевшая княгиню в Англии в 1770 г.: «Она очень внимательно относится к образованию сына и сказала ему однажды, что лучше даст свернуть ему шею, чем увидит поступающим недостойно памяти отца»{611}. Здесь дети становятся не столько атрибутом материнства княгини, сколько атрибутом ее вдовства, при котором суровость оправдывалась ссылкой на авторитет покойного. А сам покойный представал идеалом.

Нет сомнения, что Дашкова много размышляла о трудностях воспитания «совершенного человека» в несовершенном мире, в далекой от идеала стране. Она говорила в 1805 г. Кэтрин Уилмот: «Я была удостоверена, что на четырех языках, довольно мною знаемых, читая все то, что о воспитании было писано, возмогу я извлечь лучшее, подобно пчеле, и из частей сих составить целое, которое будет чудесно»{612}. Эти слова напоминают пассаж из мемуаров, где княгиня перед переворотом читала книги, относящиеся к революционным возмущениям в других странах. В обоих случаях реальность оказалась настолько богаче, сложнее и драматичнее, что теоретическая подготовка почти не понадобилась.

Заметно, что в статьях склонная к дидактике Дашкова предпочитала называть цель воспитания, а о средствах рассуждала скупее: «Воспитание более примерами, нежели предписаниями преподается. Воспитание ранее начинается и позднее оканчивается, нежели вообще думают».

Но как быть, если перед глазами нервная, впечатлительная и строгая мать, склонная воспитывать на своем примере? Если за назидание она взялась очень рано: «Дочь моя не могла пролепетать еще ни единого слова, а я уже помышляла дать ей воспитание совершенное», – и не видит оному конца даже после браков детей? «Иный и на пятом десятке еще требует руководства».

Отсюда и убеждение некоторых исследователей, что Дашкова «заучила» и «завоспитывала» своих отпрысков до изнеможения{613}. У этого взгляда есть основа. Очутившись в Москве, Екатерина Романовна отлучила детей от игр и оставила наедине с книгами. Конечно, родня, находя маленьких Дашковых за постоянными уроками, норовила вступиться, сунуть гостинец, спросить о прогулках. Это вызывало раздражение матери и слова о семейном «баловстве». Как согласовать подобную педагогическую практику с более поздним рассуждением княгини: «Детям через простую пищу, через простое и покойное платье, через движение, привычку к воздуху и к трудам подают силы и делают их телом крепкими и здоровыми»? Эти слова от повседневной практики отделяли почти три десятилетия. Вероятно, Дашкова, пережив рахит собственных малышей, на опыте убедилась, что чрезмерные занятия науками не способствуют «долголетию, большим предприятиям, геройским подвигам и непоколебимой твердости».