Павел и Анастасия хворали. «Я надеялась, что перемена климата и путешествие благотворно подействуют на моих детей, у которых была английская болезнь»{614}, – писала Дашкова. «Английская болезнь» – это не сплин и не хандра, как полагают некоторые авторы, а рахит, возникающий из-за недостатка солнца. Жители Британии часто страдали костными недугами именно в силу климатических особенностей острова. Считается, что Дашкова, заточив детей в четырех стенах, способствовала развитию болезни. Но рахит часто бывает и врожденным, вызванным нервными потрясениями у матери{615}. Если вспомнить обстоятельства беременностей и родов княгини, то станет ясно, что склонность к рахиту была практически неизбежна. У самой Дашковой, по свидетельству Дидро, в 27 лет крошились зубы – недостаток кальция в костях является показателем постоянной нервозности. Возможно, наша героиня передала детям это заболевание. Об Анастасии княгиня осторожно говорит: «она развилась неправильно»; «у нее был недостаток в теле». Горб ли это, как утверждали слухи, или костные наросты на позвоночнике, часто сопровождающие рахит – с уверенностью сказать нельзя. Можно подчеркнуть только, что дети нуждались в воздухе и солнце, в ином, более мягком климате, в курортах Южной Германии, Франции и Италии. И чтобы излечить их, мать отправится через всю Европу в… Англию. То есть туда, где врачи не рекомендовали находиться рахитичным. При этом Павла предполагалось оставить на несколько лет в Лондоне в Вестминстерской школе.

Подобные парадоксы не позволяют ограничиться рассказом о благих пожеланиях княгини в области воспитания. Практика была богата самыми противоречивыми начинаниями. Уважая личность в себе и требуя уважения от других, Дашкова совсем иначе подходила к детям. Ведь внутренняя готовность матери на эксперимент уже предполагает долю насилия. Здесь не в последнюю очередь сказалось влияние Локка. Он считал, что человек рождается ни плохим, ни хорошим, а подобен чистому листу бумаги, на котором педагог может начертать угодные ему письмена. Такой взгляд очень импонировал Екатерине Романовне, любившей, судя по ее текстам, назидать и предписывать.

На обратном пути из Англии судно Дашковой попало в шторм. «Воды хлынули в окна корабля… дети мои, необыкновенно перепуганные, горько плакали. Я решилась, в настоящем случае, дать им почувствовать все выгоды храбрости над трусостью; с этой целью я указала им на матросов, которые мужественно одолевали опасности, и потом, заметив, что во всех обстоятельствах жизни, надобно поручать себя воле Провидения, я приказала замолчать. Они повиновались»{616}. Итак, мать ораторствовала там, где менее рациональная женщина просто обняла бы и прижала к себе малышей. Возможно, отношениям Дашковой с отпрысками не хватало сердечности. Марта Уилмот писала в дневнике за 1808 г.: «С детьми она часто обращается как со взрослыми, требуя от них такого же ума, понимания и увлечений, которые занимают ее собственные мысли… Это редко занимает более трех с половиной минут»{617}. При нервозной непоседливости княгини долгий контакт был затруднителен. И она заменяла его потоками поучений.

Их во множестве содержит «Словарь Академии Российской», где Дашкова сама комментировала термины, относящиеся к педагогике. «Словарь» советовал воспитывать детей в строгости: «Излишняя потачка портит детей»; «Родители, когда детей своих в младости балуют, будут о сем сожалеть после»; «Воли детям давать не надобно»; «Материн совет должен быть законом детям»; «Долг детей есть слушать родителей»»{618}.

Нетрудно заметить, что дети в этих предписаниях являются объектом применения воспитательных усилий. О дружбе и доверии между родителями и чадами речи не идет, ибо они – неравные стороны. Что соответствует иерархическому обществу, где есть высшие и низшие. Те, кто говорит, и те, кто слушается. Но такая система уже несла в себе внутреннее ожидание бунта: «Он своим беспутством сокрушил родителей». Так сокрушат Дашкову тайный брак сына и долги дочери.

Локк мог бы быть назван педагогической иконой княгини. Но англичанин долгие годы служил гувернером и привел множество конкретных случаев из своей практики. Его главная мысль – в балансе между дисциплиной и уважением к ребенку{619}. Что касается княгини, то она отдавала решительное предпочтение родительской строгости. Ее «воспитательным» текстам не хватало как раз понимания противоположной стороны.

Исходя из «Записок», нельзя сказать, какими чертами характеров обладали чада. Была ли дочь резвой хохотушкой или застенчивой, неуклюжей дикаркой? Любил ли сын разорять вороньи гнезда и лазать по деревьям или лечил собак и кошек с перебитыми лапами? В недоброжелательном отзыве Екатерины II: де Павел «прост и пьяница», а Анастасия, даже «под опекою не соглашается жить с матерью»{620}– больше живых штрихов, чем в мемуарах. В погоне за идеальным образом семьи княгиня невольно обезличила детей. Любопытно, что не сохранилось ранних изображений Павла и Анастасии. Уже во время второй поездки в Англию Дашкова закажет граверу Гавриилу Скородумову цикл картин, где будет и ее семейный портрет с подросшими отпрысками. Однако закончен окажется только образ самой княгини{621}.

И в живописи, и в тексте доминировала мать – субъект, преобразующий отпрысков силой своего авторитета. Следов обратной связи нет. А это возможно лишь в одном случае – княгиня была отделена от повседневных забот о малышах. Она писала: «Подобно тому, как я была гувернанткой и сиделкой моих детей, я хотела быть и хорошей управительницей их имений». Но дело в том, что как раз «гувернанткой» Дашкова не являлась. В воспоминаниях она предпочла не говорить, что ее подруга Пелагея Каменская исполняла должность гувернантки. Позднее княгиня не назвала имен гувернеров сына, только уточнила, что один из них был пьяницей, а другой «непристойного поведения».

В мае 1771 г. в Страсбурге Дашкова рассказала кузену Иллариону Ивановичу Воронцову о смене наставников своего сына. По ее словам, Павел до сих пор находился «в дурных руках», его гувернер господин Маригьян «не только сам не учит его ничему, но и других мастеров не нанимает». Тот факт, что воспитателю мальчика было поручено искать для подопечного учителей, показывает известную дистанцию, которую княгиня держала по отношению к повседневной, мелочной заботе о ребенке. Было бы естественно самой забрать юного князя из «дурных рук». Но нет, Екатерина Романовна нашла другого наставника: «Как я правилы и поведение свыше наук и всего ставлю, то я не могла до сего вечера быть спокойна, покамест я не уговорила Разумовских гувернера его завтра к себе взять»{622}. Новым педагогом стал выпускник юридического факультета Страсбургского университета Жан Фредерик Эрман. С ним отношения тоже не сложились. В 1778 г., после шести лет службы, Дашкова указала гувернеру на дверь незадолго до окончания контракта. Воспитатель обратился в суд в Эдинбурге, прося возместить ему ущерб, но проиграл дело. Он вернулся в Германию, где со временем стал мэром Страсбурга и деканом юридического факультета родного университета{623}. Суть «непристойного поведения» Эрмана неясна, но увольнение раньше срока позволяло недоплатить наставнику.