Об инциденте ничего не сказано в мемуарах. Гувернеры в них отсутствуют. Это уже известный метод минимализации, при котором автор воспоминаний стягивает к себе функции других лиц, чтобы рельефнее выделить свою фигуру в повествовании. Но текст не всегда позволяет согласиться с этой уловкой. Так, «Записки» Дашковой не содержат характерных речевых штампов, свидетельствующих об исполнении мелочных материнских «должностей». Княгиня почти не допускает повторов, описаний, цветовой гаммы. Эти частые и порой докучные элементы дамской прозы возникают как отражение воспитательных функций{624} – женщина вынуждена многократно характеризовать ребенку то, что видит, изощренно описывать мир, несколько раз говорить одно и то же.

Ничего этого в речи нашей героини нет. Зато княгиня была склонна к назиданиям. Ведь наказание и нравоучение применяются с одной и той же целью – исправить дурные наклонности. Только к первому прибегают уже после совершения «преступления», а ко второму – заранее, в качестве своеобразной профилактики. Дети воспринимают поучение как форму порицания за еще несовершенный промах{625}. Чувство вины – один из действенных способов подчинения. Как государственного, так и семейного. Что отражено в «Словаре»: «Преступников нарочно казнят всенародно, чтобы народ казнился сим примером»; «Каждый гражданин повинен защищать свое Отечество»; «Молодых людей отделять должно от худых сообществ… Нравы от худых примеров удобно портятся»{626}. Гипотетический «молодой человек» должен казниться и чувствовать себя повинным, оттого что его нравы могут испортиться. В таких условиях грядущий бунт становился неизбежен.

Дашкова писала, что причиной ее отъезда за границу было желание дать отпрыскам достойное образование: «Я предприняла свое путешествие… с целью осмотреть разные города и остановиться на том из них, где я могла бы воспитывать детей, зная, что лесть челяди, баловство родных и отсутствие в России образованных людей не позволят мне дать моим детям дома хорошее воспитание и образование»{627}.

Очень патриотично! «Вперить в сердце любовь к Отечеству» и увезти как можно дальше. Поскольку неприглядные картины родной реальности «удобно портят» нравы. Анастасии было девять, Павлу – шесть, и они хорошо помнили дом. Но эти воспоминания не заключали в себе ни бабушкиных пирожков, ни снежных горок – излюбленной российской «разлюли малины», которая примиряет с родиной и позволяет русскому догадываться, что он не всегда «повинен» перед Отечеством. Что есть где-то счастливый край теплых банных объятий, ночных сказок и преднамеренного баловства. Сама Екатерина Романовна лишилась этого в четыре года, когда дядя увез ее от бабушки в Петербург. Теперь она повторяла его поступок. Детство для маленьких Дашковых кончилось.

«В 1768 г. я тщетно просила разрешения поехать за границу, – писала наша героиня. – …Мои письма оставались без ответа». Значительную часть 1767 г. двор провел в Москве. Если отношения с императрицей были такими, как путешественница рассказала Дидро: «княгиня с полной свободой навещает Екатерину, когда ей угодно, садится, разговаривает и уходит без всякой церемонии»{628}, – можно было побеседовать заранее, тет-а-тет. Однако Дашкова вынуждена была обращаться с официальными прошениями. Значит, дистанция – и весьма заметная – существовала. Подруги изредка встречались. Например, 18 апреля, на свадьбе Петра Ивановича Панина и фрейлины Марии Романовны Вейдель{629}. И, конечно, такие встречи были обставлены «всякой церемонией». Ни о какой свободе общения речи не шло.

30 июля 1767 г. в Первопрестольной открылась работа Уложенной комиссии, которая, по мысли императрицы, должна была создать для России новый свод законов, прежний – Уложение царя Алексея Михайловича 1649 г. – устарел. Созыв Комиссии стал грандиозным действом, в ее работе принимали участие 460 депутатов, представлявшие разные сословия (кроме крепостных крестьян и духовенства)[36] и съехавшиеся из отдаленных уголков страны. Екатерина II написала для них «Наказ», полный раскавыченных цитат из просветительских трудов, и предавила огромное значение собранному в ходе заседаний материалу. Позднее он лег в основу ее законодательной деятельности, хотя во время самой Комиссии депутаты не смогли прийти к единому мнению по большинству вопросов и составить нечто вроде «Общественного Договора». Непосредственно перед открытием заседаний императрица совершила путешествие по Волге и привезла оттуда, как писала Н.И. Панину, «идей на сто лет».

Все эти яркие события как будто обошли Дашкову стороной. В «Записках» нет ни слова о Комиссии, хотя Екатерина Романовна живо интересовалась заседаниями, а ее отец стал депутатом. Уложенный «карнавал» – одно из самых красноречивых умолчаний в мемуарах княгини. Смыслообразующий элемент текста. Пролог к первому путешествию. Только поняв, почему сведения о законодательных инициативах императрицы опущены, можно правильно оценить и время отъезда, и характер поведения Дашковой за границей.

В Париже княгиню буквально вынуждали говорить о последних русских новостях, давать оценки, в том числе немилосердно требовали мнения о «новых законах и учреждениях» августейшей подруги. Что могла сказать женщина, уже несколько лет удаленная от политики? Тем не менее отвечать приходилось. И Дидро кое-что выведал.

Он рассказал со слов княгини: «Когда Екатерина задумала издать свод законов, она спросила совета у Дашковой, которая заметила: “Вы никогда не увидите окончания его… но и попытка великое дело; самый проект составит эпоху”». Приведенные фразы более всего напоминают отрывок светской беседы. Государыня задала вопрос, чтобы не допускать неловкой паузы. И услышала ответ, отлакированный глянцем комплимента. «В другое время я бы сказала вам причину» – своего рода крючок, закинутый в разговоре: если вы действительно хотите знать мое мнение, пригласите для личной встречи.

Но Екатерина II как раз не намеревалась советоваться с бывшей подругой. Поприще, для которого княгиня готовила себя, оставалось закрыто. Императрица не обсуждала с ней «Наказ», как с Паниным и Орловым. Не вносила ее поправки в текст (от некоторых ремарок Никиты Ивановича она даже плакала). А ведь Дашковой было что сказать. И что не одобрить. Тем не менее княгиня все-таки донесла до государыни свое мнение. Строкой выше приведенного пассажа Дидро поместил реплику нашей героини: «Зачем без особой надобности льстить народу, который знает, что принадлежит ему и что нет?» Философ связал эти слова с намерением императрицы помолиться на гробе Петра Великого. Однако их следует отнести к рассказу о «своде законов».