Две лампы-прищепки, прикусив край стола, причудливо освещалиснизу его лицо желтоватым светом. И таинственный этот свет, и пугливые огромныетени, скользящие по стенам от малейшего взмаха его руки, и куклы, терпеливоожидающие во тьме знака к началу какого-то действа, но главное, его непривычноподсвеченное средневековое лицо: скульптурный подбородок, орлиный нос, высокиенадбровные дуги – все это создавало картину нереальную, сновиденную, дажепугающую… Может, именно так, в глубоком подвале одного из домов пражскогогетто, сидел когда-то над свечами великий и властный, ученейший рабби ЙегудаЛёв бен Бецалель, размышляя о способах оживления своей огромной куклы?..

– Ты чем занят? – пробормотал я, чтобы развеятьнаваждение.

– Да так… поролон на песий костылик приклеил. Стучиточень, сил нет…

– Ты что, вообще не ляжешь? – сонно удивился я, ион буркнул, не поднимая головы:

– Дрыхни, дрыхни. Твое дело гостевое…

Потом все же поднялся, погасил лампочки и вышел. Слышнобыло, как в спальне что-то смутно-вопросительно бормотнула Лиза, и его голосшепотом ответил нечто вроде – «цып-цып-цып…». Затем дверь спальни плотнозатворили, и я подумал в полусне библейской фразой: «и вошел человек этот ксвоей жене…», усмехнулся, поправил себя: «к моей жене»… повернулся на бок,подгребая ближе к себе горячее щуплое тельце Карагёза, и наконец крепко уснул.

* * *

А утром – мы с ним завтракали рано, вдвоем, не дожидаясьЛизы – та поздно вставала, – он спросил:

– Составишь вечером компанию? У меня халтурка в одномклубе, типа кабаре. Живые бабки в руки, и кормят, и жратва, говорят, неплохая. –Вопросительным взглядом дождался моего кивка (рот был занят) и добавил: –Только учти, для Лизы это – корпоративная вечеринка.

Я понял, что заказан именно его номер с Эллис. Вспомнил моес ней нечаянное свидание в галерее Прохазок и смутился, будто речь шла о тайнойинтрижке:

– А если Лиза захочет с нами пойти?

– С какой стати? Во-первых, приглашение на двоих, а тыгость, я обязан тебя развлечь. Во-вторых, она терпеть не может толкотню,в-третьих, утомляется к вечеру.

– С огнем играешь, Петька! Давно ли мы не слышали обукраденной душе?

– Отвали, не каркай, – спокойно отозвался он,намазывая масло на тост, – Лиза в отличной форме, – вскрыл крошечнуюупаковку с жидким медом и, опрокинув ее над творогом в своей тарелке, медленнойянтарной струей вывел готический вензель – букву «Л». Оглянулся на дверь ипонизил голос: – Кроме того, Лиза уверена, что Эллис безнадежно сломана: я,видишь ли, оступился, грохнулся с ней со сцены, так что вся механика побита,глаз лопнул, и так далее, и ты хорошенько это запомни… А в кабаре за пять минутдают пятьсот евро. Что – отказаться? Охренел ты, что ли? Побойся бога!

И я благоразумно промолчал: пятьсот евро – доводубедительный.

Я смотрел на его руки, что совершали над столом самыеобычные движения, и думал, что вечером эти руки будут совсем в другом мире:частью куклы будут, частью волшебного действа.

Это был мой последний день в Праге. Завтра на рассвете –улетать.

А он заторопился, вскочил, принялся метаться по мастерской,закидывая в рюкзак какие-то необходимые вещи, спотыкаясь о мой тюфяк,чертыхаясь…

Наконец заглотал свой остывший кофе и умчался.

Я остался бродить по мастерской в гостевом одиночестве. Встылом утреннем свете, совсем не таинственном, по стенам буднично висели куклы,и чуть не половину мастерской занимал невероятный,обеденно-рабоче-раскройно-чертежный стол, на котором и за которым у обитателейэтого дома была сосредоточена изрядная часть жизни.

Я заглянул в одну из открытых картонных коробок на углустола. Она была полна заготовками из папье-маше, теми, что Петька делал всвободное время для «воркшопов»: болванки лиц, нечто вроде головы Голема –полуфабрикат, из которого потом можно сделать кого угодно, расписав маску инаклеив парик…

Петька объяснял мне когда-то, что зрительская фантазиягораздо богаче готовой бездарной куклы и что в такой вот болванке уже заключеннекий образ, который зритель может дополнить своим воображением.

Выудив из коробки одну болванку, я повертел ее в руках…Длинная вытянутая морда, едва обозначены рожки, бородка: черт? козел?..

В этой заготовке, в этой отдельной голове заключался целыйспектр эмоций. Если глянуть анфас, то – оскаленная, с раскосыми узкими глазами– она выражает злобу и хитрость. Но если чуть склонить ее набок и немногоопустить подбородок, оскал исчезает, и остаются полуприкрытые, очень печальныеглаза…

Меня так и подмывало достать из шкафа и подробно рассмотретьстарую куклу Вильковских. Ведь это ее, пропавшую из семьи на целых три года,так горько оплакивали сестры-наездницы, Яня и Вися? Впрочем, возможно, все былоиначе, и то, о чем рассказывал доктор Зив…

Тут отворилась дверь спальни, прискакал оживленный Карагёз,прошлепала в ванную Лиза – дом ожил.

Затем я отлично позавтракал и с Лизой (завтракать могу разатри за утро, без всякого ущерба для организма); мы с ней вышли «прошвырнуться»и долго гуляли по центру, отогреваясь в магазинах, галерейках, книжныхпассажах.

День и сегодня был серым и холодным, прихлопнутым крышкойподвального неба, зато вечер и ночь, как и вчера, обещали огни, волшебство,золотые шары и звезды на шпилях Тынского храма, пронзающих белую тьму.

Я затащил Лизу в симпатичный ресторан в Унгельте – «Умудрого орла». Мы уселись у окна, Лиза – так, чтобы видеть любимую аркаду всовершенно флорентийской галерее дома напротив, а я – лицом к небольшомукамину, в глубокой утробе которого колыхались, вытягивались и потрескивалиструйки огня. Сквозь Лизины волосы, влажные от тающих снежинок, огонь казалсядвоящимся и вспыхивал дружными искрами, перемигиваясь в тайной игре.

Кроме нас, в ресторанчике сидели только двое: мужчинасредних лет и его маленький сын. Пока отец, рассеянно глядя в окно, одолевалпод пиво свои картофельные клецки, мальчик, стоя коленками на стуле, рисовалпортрет отца на выданном ему официантом листе. Он что-то быстро, страстно иладно говорил сам себе по-французски, вскидывая пушистые брови и мелко штрихуятени на портрете. И чем ближе к окончанию продвигался портрет, тем убедительнейи эмоциональней сам с собою соглашался мальчик. В конце концов он перевернул наотца бокал с пивом, и две официантки захлопотали, устраивая папашу у камина;тот с полчаса еще сушил вельветовую брючину, совсем по-домашнему сидя в креслеи вытянув ногу к огню…

Я чувствовал, что Лиза оживлена и развлечена моим приездом,рада прогулять меня, да и сама рада проветриться. Выглядела она совсемздоровой. Шутила уместно, адекватно, без малейшего напряжения вспоминала нашииерусалимские вылазки – то есть была на удивленье хороша…