предложил запускать поименное голосование, если его требуют не 20, а уже 40 человек; это тоже не получило поддержки. Долго не мог быть разрешен спор, что делать с теми письменными заявлениями к съезду, которые президиум решил не оглашать: прилагать их к протоколам полностью или нет? Получившийся документ был сверхдемократичен, разрешая то, что когда-то делал Плеханов в ответ на критику Либера, но что тогда не было закреплено в регламенте: «5. На решения бюро допускаются апелляции к съезду. 6. Заявления, не оглашенные полностью, приобщаются к протоколу» [Пятый съезд 1935: 13, 15, 19, 641].

Апелляции к думскому опыту становятся приемлемыми для социал-демократов. Да, они, как и Плеханов в своих высказываниях на II съезде (настолько скандализировавших многих, что на него шикали), понимают, что парламент – временное, а не непременное средство продвижения к лучшему будущему[236]. Тем не менее практика работы в царских Думах дала некоторые стандарты сдержанного обсуждения с целью нахождения общей позиции по крайней мере тем социал-демократам, кто оказался депутатами этих Дум. Например, один из них, Скобелев, попав после февральской революции 1917 года в Петроградский совет, в конце марта на заседании исполкома Петросовета, которое готовило Первый всероссийский съезд советов, отсылал к опыту Думы, когда обсуждался проект регламента съезда. В ответ на предложение ограничить время доклада на будущем съезде 30 минутами Скобелев замечает: «В Думе не огран<ичивали>». И добавляет предложения по регламенту, которые напоминают смесь партийных и думских наказов: доклад 30–40 минут, заключительное слово докладчика 15 минут; ораторам для выступления в прениях – первое 15 минут, второе 5 минут, третье – 0. Интересно, что его проект не предусматривает внеочередные выступления по заявлениям депутатов. Зато если возникает вопрос «к порядку», то Скобелев предлагает его обсуждать следующим образом: один «за» и не больше трех – «против» [Петроградский совет 1993: 614].

Следующий, VI съезд большевистской партии проводился тоже в революционном Петрограде в августе 1917 года, хотя и на полуподпольных условиях. Потому вопросы процедуры были не так важны; по протоколам кажется, что регламент там вообще не обсуждали. Наверное, за образец был взят регламент V съезда. В отчетах последующих съездов видны детали столкновений по процедурным вопросам, но сам регламент принимался уже квазиавтоматически. Показателен в этом отношении регламент, принятый XIII съездом в 1924 году. Он во многом копирует регламент V съезда. Теперь, правда, он печатается на мандате делегата – так, что его можно сразу принять голосованием и не утруждаться обсуждением документа, уже проверенного долгими годами работы.

Учитывая, что это регламент съезда, где шли реальные дискуссии, к нему надо присмотреться внимательнее. Доклад все так же – 45 минут, заключительное слово докладчика – 25 минут. Выступать в прениях по одному вопросу можно два раза, первый – 15 минут, второй – 5. Личные заявления, внеочередные запросы (и заявления) и замечания о фактах вносятся в письменном виде в президиум и оглашаются по его постановлению. Внеочередные запросы и заявления от группы в 20 депутатов и более оглашаются сразу же. Однако никакие прения по ним не допускаются. Если есть предложения по порядку ведения, письменно внесенные в президиум, то по ним выступает всего один оратор за и один против, по 5 минут. Поименное голосование проводится по заявлению 15 делегатов с решающим голосом. Все вопросы решаются простым большинством голосов [Тринадцатый съезд 1963: 696].

Сравним эти нормы с тем, что было. Этот регламент уже не дает права апелляции к съезду по поводу действий президиума, как его предоставлял регламент V съезда; и не все заявления будут гарантированно опубликованы в материалах съезда. Некоторые скажут, что это сворачивание демократии. Другие скажут: невозможно обсуждать действия президиума, когда в нем на сцене теперь сидит 20 или 40 человек. Но такой спор – не принципиален. Ощущение якобы снижающегося уровня демократичности дискуссий внутри партии – обманчиво. Начиная со II съезда РСДРП самое главное не меняется; право меньшинства на защиту своего права продолжать прения, если большинство хочет их закончить, не гарантировано никаким вето (как в Наказе Госдумы). Поэтому, похоже, только дворянская или интеллигентская культура позволяла и Ленину, и его оппонентам пользоваться регламентами РСДРП разных лет, чтобы защищать себя, когда они оказывались в меньшинстве. Меньшинство не давили до конца.

Посмотрим, однако, что происходит, когда эта культура внутри партии превращается из доминантной в маргинальную. XIII съезд – время, когда после смерти Ленина в нее по «ленинскому призыву» в январе – мае 1924 года приходят около 240 000 рабочих от станка; многие из них до этого еще недавно были «от сохи». Партия в результате этого почти что удваивается между XII и XIII съездами, и характер дебатов на съездах меняется. Незадолго до этого троцкисты в конце 1923 года начинают кампанию за демократизацию партии, говоря, что она обюрокрачивается. Письма Троцкого на эту тему вызывают внутрипартийную дискуссию; но организационный аппарат партии в руках Сталина, да и съезд проходит впервые после призыва толп необразованных рабочих в партию[237]. Троцкий в своем выступлении на нем не говорит о том, что после XII съезда в РКП(б) создан, якобы по модели парламентов буржуазных стран, сеньорен-конвент, или «совет старейшин». В буржуазных парламентах этот орган объединяет глав разных парламентских фракций, которые вместе решают оргвопросы, а в РКП(б) сеньорен-конвент – это собрание глав региональных делегаций, который заседает за два дня до съезда, являясь фактически предсъездом и предопределяя его решения. Такие заявления были бы прямым публичным объявлением войны Сталину. Вместо этого Троцкий атакует забюрокрачивание на низовом уровне и цитирует доклад Бухарина про состояние московской парторганизации, где секретарей первичных партийных организаций фактически назначают из райкома и горкома: приезжают, собирают собрание, показывают нового парторга, спрашивают: «кто против?», и так как все боятся возразить, новый лидер садится в кресло руководителя «первички» без проблем [Тринадцатый съезд 1963: 148].

Последовавшие выступления в прениях показывают, насколько Троцкий прогадал. Например, Угланов говорит: у нас партия теперь имеет на 70 % низшее образование, но у нее огромный жизненный опыт, и она сразу видит, в чем суть дела. Письма Троцкого нанесли урон партии, дискуссия привела к ее ослаблению; он, таким образом, не помогает партии и ее доблестному ЦК, действует против решения Х съезда о фракционности. А его витиеватые аргументы и попытка дать меньшинству право на слово – странны в ситуации войны и враждебного окружения: «Я считаю, что тот, кто хочет драться вместе с партией и через партию, на партийном съезде не должен произносить парламентских речей!» Протокол отмечает аплодисменты и возгласы: «Правильно!» Гулый продолжает: надо этого Ваську, «который слушает да ест», – то есть Троцкого, который слушает осуждение его