— Подчинение воле короля не может быть государственной изменой, — заявляю я.

— Но эти пожелания, как называет их его величество, не имеют законной силы, — возражает главный судья.

Отекшее лицо Эдуарда вспыхивает гневом.

— Поднимите меня! Посадите меня! — приказывает он скрежещущим голосом.

Его лакеи торопятся на помощь.

— Я не желаю слышать возражений! — сурово говорит он собравшимся лордам. — Немедленно исполняйте!

Однако проходит еще несколько дней, прежде чем король подписывает окончательную версию завещания, и советники с судьями неохотно ее одобряют. Даже те, кто желал бы устранить леди Марию, сомневаются, что мы на верном пути. Однако подозреваю, что за общим сопротивлением кроются иные причины: некоторые из лордов завидуют моей власти, но, боясь за свою шкуру, не выступают в открытую. И посему я решаю укрепить свое положение на будущее. Я настаиваю, чтобы лорды подписали второй документ, составленный мною, в котором они обязуются всячески поддерживать будущую королеву Джейн и никогда и ни за что не отклоняться от этого решения.

Отныне они у меня в руках.

Я все еще опасаюсь, что император, прослышав об исключении леди Марии из очереди наследования, попытается вмешаться, и посему, из предосторожности, беру у всех лордов клятву о неразглашении. Затем, подумав, что не будет лишним подготовить почву в Англии, я велю, чтобы молитвы во здравие сестер короля больше не читались на церковных службах. Позднее я понимаю, что это было ошибкой, ибо посол императора получает сигнал о моих намерениях. Иначе зачем император спешно отправил троих особых посланников справиться о здоровье короля? Нет, они наверняка получили приказ защищать интересы леди Марии, и если так, то, конечно, станут от ее имени пытаться убедить меня изменить избранный курс.

Но тут, я боюсь, их ждет неудача и разочарование.

Я бесстрастно разглядываю живой труп, лежащий на кровати. Король, явно охваченный предсмертной агонией, беспрестанно молит Бога скорее избавить его от этой пытки и позволить ему отбыть на небеса. Его тело, худое как скелет, вздулось точно свиной пузырь: желудок вспучился, ноги отекли. Кожа пошла синевато-багровыми и черными пятнами, гангрена пожирает конечности. Волосы и ногти выпали, король едва может дышать. Говорить ему чрезвычайно трудно.

Миссис Рис, стоящая у другого конца кровати, умоляюще глядит на меня. В уединении моего кабинета она только что призналась, что больше не может этого выносить.

— Я сделала, что вы просили, — плакала она, — я была глуха к его жалобным крикам. Почему вы не позволите ему умереть спокойно? Он все равно долго не протянет, так зачем продлевать его агонию?

Я киваю ей. Эдуард мне больше без надобности, так же как и эта женщина. Я веду ее из спальни обратно в кабинет, где вручаю тяжелый кошелек, полный монет.

— За ваши услуги. Помните: никому ни слова, иначе последствия будут страшными.

— Да, сир, — отвечает она, немало испугавшись, но явно обрадованная освобождением от своих обязанностей и не в силах скрыть желание пересчитать монеты.

— Уже поздно. Переночевать можете во дворце, — говорю я ей, — но вы должны уйти, едва начнет светать.

Я вызываю одного из моих слуг.

— Проводите леди в ее комнату. Первая дверь налево в наружном дворе, третий этаж.

Я смотрю им вслед. Мой человек получил приказ. Миссис Рис отведут в комнату на чердаке над пустующими придворными апартаментами, ожидающими ремонта. На чердаке чисто, но пусто. Впрочем, все необходимое есть, да и пробудет она там недолго. Сегодня ночью мой приказ приведут в исполнение. Затем, под покровом темноты, можно будет избавиться от тела.

Слуге позволено оставить себе кошелек. Это должно помочь ему держать язык за зубами.

Дворец Гринвич, 2 июля 1553 года.

Несмотря на все предосторожности, слухи о том, что король умирает, распространились повсеместно. Дабы избежать паники и не встревожить леди Марию, я регулярно издаю утешительные бюллетени, где сообщается, что его величество вне опасности, восстанавливает здоровье и даже выходит подышать свежим воздухом в сады Гринвича или прогуливается в галереях дворца. Этим, я уверен, никого не обманешь. Короля должны видеть подданные, а Эдуард вот уже несколько месяцев как не появляется на людях.

Сегодня меня приводит в бешенство сообщение, что к дверям некоторых церквей в лондонском Сити неизвестные прибили листки с молитвами о выздоровлении короля, которые обыкновенно появляются там, когда монарх при смерти. Никто не знает, чьих рук это дело, но последствия уже налицо. Вскоре толпы людей прибывают к дворцу, пешком и на лодках, желая увидеть своего государя.

Я приказываю запереть ворота парка и посылаю камергера успокоить толпу.

— Расходитесь по домам! — Он пытается перекричать всеобщий шум. — Его величество отдыхает. Воздух слишком студен, так что сегодня он не может выйти поприветствовать вас.

— Мы хотим увидеть короля! Мы хотим увидеть короля! — скандируют люди, и с каждой минутой все настойчивее и ожесточеннее.

— Что нам делать? — Члены совета явно испуганы.

— Они получат, что хотят, — мрачно обещаю я.

Я вхожу в спальню короля и приказываю смятенным слугам поднять его и нарядить. Он слабо протестует, но сейчас я не настроен терпеть возражения. Эти банды, что собрались снаружи, могут нас всех тут прикончить. И посему полутруп стаскивают с кровати, оборачивают в бархатную мантию, надевают на голову шляпу с пером и выставляют в окно. Его голова клонится на грудь, а глаза не могут сконцентрироваться в одной точке.

Судя по реакции людей, они поняли, что он обречен. В смятении все умолкают. Через некоторое время начинается тихое движение обратно к Лондону. Обнадеживающих бюллетеней больше не будет.

Челси, 3 июля 1553 года.

Мы ожидали очередного тихого дня с прогулками в саду под летним солнцем, но с утра у нас в Челси случился большой переполох, потому что неожиданно прибыла герцогиня Нортумберлендская. Теперь кухонная челядь носится сломя голову, готовя для нее угощение, пока я, в своем зеленом шелковом платье, наспех разглаженном, принимаю ее в большой гостиной.

Джейн Гилфорд — бледная, вялая на вид женщина, скрывающая под обманчивой мышиной наружностью внутреннюю жесткость и решительность. Мы знакомы уже много лет, и я помню, что с самого детства она была с амбициями. В те далекие дни Джейн свято верила глупым и безосновательным слухам, а именно, что ее дед, сэр Эдуард Гилфорд, являлся на самом деле старшим из двух Тауэрских принцев и посему законным королем Англии. Делать подобные заявления в правление моего покойного дяди было бы верхом легкомыслия, так что Джейн приходилось об этом помалкивать. Верит ли она до сих пор в эту чушь или нет, не имею понятия, но держится она словно принцесса крови.