– Это он? – спросил Леон, глядя на Морица.

Ночной ветер гонял у входа в кинотеатр обрывки бумажек, кульки из-под тыквенных семечек.

Мими кивнула. Леон протянул Морицу руку:

– Bonjour, mon ami!

Мими уже все рассказала Леону. И о вызволении Виктора из подвала «Мажестика», и о ночном появлении Морица в Медине. È un amico, сказала она.

Леон огляделся. Проспект был пуст.

– Идемте внутрь, Мори́с. Называйте меня Леоном.

Он провел посетителя в пустой кинозал и включил свет. Пахло потом и застарелым сигаретным дымом. Темные деревянные сиденья с красной обивкой, зеленый бархатный занавес перед большим экраном, белые балконы и колонны, фашистская архитектура тридцатых годов. Пол был усеян шелухой от семечек. Здесь Piccola Сицилия грезила о другой стороне моря, о Фернанделе, Жане Габене и Одри Хепбёрн.

– Виктор мне как брат, – сказал Леон, оглядывая Морица. – Вы знаете, что его первые выступления, в маленьком кафе, я организовал? Его ведь никто тогда не знал, уличный пацан из Piccola Сицилии, как и я, и вот посмотрите, что из него стало. Не только большой артист, но и большой борец за свободу!

Мориц чувствовал себя не в своей тарелке. Казалось, это Леон пытается завоевать его расположение, а не наоборот. Ему самому нечего было предложить Леону, он сдавался целиком на его милость. Леон сменил тон:

– Вы не похожи на типичного немца.

– Если вы под этим имеете в виду светлые волосы и голубые глаза…

– Вы хороший немец! – Леон похлопал Морица по плечу. – Вы думаете, мы не умеем различать, mon ami, нет, всюду есть такие и такие! Вас ищут американцы, так?

– Да.

– Я скажу вам одно. Комендант Туниса – мой друг, его офицеры частые гости у меня дома. И они любят кино. Я кручу все их фильмы, с Хэмфри Богартом и Бетт Дэвис… Вы видели «Касабланку»? С Ингрид Бергман? Нет? Интересный фильм, при этом много еврейских актеров, они играют даже нацистов, и режиссер еврей, венгерский! Многим только что удалось вырваться из Европы, un casino di merda[80], но теперь американцы стараются не пускать евреев к себе в страну, и это позор! По крайней мере, mon ami, если и есть в этом городе место, где вас не заподозрит ни один американец, то оно здесь. Идемте!

Леон повел Морица и Мими по боковому проходу наверх, в кинобудку.

– Вот здесь он священнодействовал, старый Джузеппе, да смилостивится Господь к его душе. Che casino[81], вам придется сперва здесь навести порядок, Мори́с! Мими сказала мне, что вы разбираетесь в киноделе? Потому что от Армана, ученика, у меня тут сплошное casino, ему всего шестнадцать, я задолжал его отцу одну услугу, понимаете, но он никчемный!

Casino, его любимое словечко. Весь мир был сплошной хаос, но Леон наводил в нем порядок. Он открыл скрипучую дверь. Мориц глянул на пыльный кавардак из пустых бобин, обрезков пленки и надписанных коробок, на грязный пресс для склеивания пленки и на монструозный французский кинопроектор, лучшие времена которого остались далеко в прошлом. Среди всего этого – пепельница, пустые сигаретные пачки и обертки от бутербродов, как будто старый киномеханик только что вышел пообедать, а не умер от воспаления легких. Счастливый случай – по крайней мере, для Морица. Договоренность была подкупающе проста: Мориц будет работать киномехаником и сможет жить в кинотеатре, в кладовке без окон, про которую никто не знает, кроме Леона. И будет получать небольшое жалованье, которое позволит ему через два-три месяца нанять рыбака для переправы в Италию. В Неаполь или Геную, как можно дальше к северу. Пока Италию не заняли войска коалиции и не перекрыли дорогу в Германию.

– Это не дворец, но спать будете спокойно, это я вам гарантирую.

– Я очень вам обязан.

– Друзья Виктора – мои друзья. Завтра мы заберем ваши вещи. Сигару?

* * *

Вещей у него было немного, и все они, собственно, принадлежали Виктору. Мориц спал не раздеваясь, в чем был, на матраце, которым пользовался старый Джузеппе, когда слишком уставал к концу последнего сеанса, чтобы идти домой. На чердаке было жарко и душно, кладовка была заставлена ведрами для мытья пола, загромождена запчастями и сломанными кинокреслами. В темноте было слышно, как бегают крысы.

На следующий день Ясмина принесла чемодан. Пара отглаженных брюк, две рубашки, костюм, белье, носки. Она выбрала из вещей Виктора не поношенные, а, наоборот, самые свежие, почти новые.

– Как вам здесь?

– Хорошо. Как чувствует себя ваш отец?

– Хорошо.

И то и другое было вежливой, щадящей ложью. В недоговоренном между фразами таилась печаль, которую никто из них не мог развеять. Мужчины один за другим покидали дом Ясмины – сперва Виктор, потом Альберт, теперь и Мориц.

– Когда Альберт вернется? – спросил Мориц.

Ясмина потерянно пожала плечами. Не прощаясь – потому что она терпеть не могла прощания, – она развернулась и ушла, прежде чем он успел что-нибудь сказать.

* * *

Мориц навел порядок. Кинобудку не убирали с незапамятных времен, проектор стучал, пол был усеян обрезками целлулоида, а на пыльных полках среди бобин с фильмами валялись довоенные французские журналы с игриво одетыми женщинами. Мориц разобрал кинопроектор, смазал все механические части, отъюстировал линзы. Хорошо было снова иметь задачу, держать в руках привычную технику. Переключатель «мальтийский крест», дуговая лампа, направляющие ролики. Во второй половине дня проектор стрекотал как новенький. Мориц смотрел, как пленка протягивается через ролики с идеально настроенным натяжением, и довольно вытирал пальцы, перепачканные машинным маслом. Под вечер пришел Леон. Принес сэндвич с тунцом и хариссой, а также бобины с фильмом для сегодняшнего сеанса. Британская пропаганда в качестве киножурнала и американский фильм Билли Уайлдера.

* * *

Никто из радостно устремившихся в кинозал людей, гражданских и военных, не подозревал, что успехи коалиции сегодня им демонстрирует немец, остающийся невидимым высоко у них над головами, за крохотным оконцем, из которого он мог видеть зрителей, а они его нет. Пара невидимых глаз. Киножурнал британского филиала «Пате»[82] сменил еженедельную хронику компании UFA. Бодрая маршевая музыка, танки победителей, свои парни всегда крупным планом, противник – только в виде толпы пленных. Немецкая и итальянская разбомбленная техника, выгоревшие танки, рухнувшие самолеты, обстрелянная свастика во весь экран. Затем сцены из сицилийских деревень. Мориц в Тунисе и сам использовал такие же кадры: местные стоят, выстроившись в линейку перед домами, радостно машут входящей армии. Улыбки женщин и счастливые дети, которым солдат сует плитку шоколада.