* * *

Мориц впервые увидел Жоэль в отделении грудничков. Дитя извлекли кесаревым сечением, иначе бы малышка не выжила. Мориц вошел за Альбертом в помещение с маленькими белыми кроватками. За окном всходило солнце, утро выдалось ясное. Новорожденные были неотличимы. Альберт искал табличку с именем. Мориц смотрел на кроватки и думал: как странно, мы едва успеваем появиться на свет, а нам уже дают имя, гражданство и религию. И потом мы проводим свою жизнь в усилиях соответствовать тому, что не выбирали. Что-то воображаем себе из этого и защищаем до смерти. Но кем бы мы стали, если бы могли выбирать? Дитя – это чистый лист, на котором родители записывают свои пожелания? Или это уже отчеканенная личность и жизнь сводится к тому, чтобы счистить с себя все пожелания других, как только человек ускользнет из детства, к тому, чтобы отыскать путь к себе?

В грудничковую комнату вошла медсестра, посмотрела на мужчин:

– Месье Сарфати?

– Да, – сказал Альберт.

Сестра подошла к кроватке, улыбнулась Морицу:

– У вас очень красивая дочка, поздравляю. Хотите взглянуть?

Мориц испуганно мешкал. Что же подумает Альберт? Но тот молчал. Мориц кивнул. Главное – не привлекать внимания. Сестра вынула новорожденную из кроватки и поднесла к нему.

– Смотри, ma petite, вот твой папа.

Альберт не вмешивался. Малышка смотрела на Морица удивленными глазами. Он взял ее крохотную ручку. Она вцепилась в его палец, будто больше не хотела отпускать. Мориц порадовался, что Ясмина не видит этого. Он перешагнул запретную линию. Ему нельзя здесь быть.

– Вы ей понравились, – сказала сестра.

Мориц не понимал, как она может быть так приветлива с призраком, которого он недавно видел в зеркале.

– Ваш первенец?

– Да.

– Поздравляю.

– Спасибо.

Его ошеломило, с какой легкостью ложь слетала с языка. Альберт смущенно смотрел в сторону. Мориц понял, почему Альберт не вмешался, – вопрос, кто же тогда отец, если не Мориц, покрыл бы его позором.

Мориц улыбнулся медсестре, и она положила дитя в кроватку.

Первый год с Жоэль был одним из тех отрезков времени, которые воспринимаешь как несчастливые, но потом они вспоминаются как лучшие моменты жизни. Счастье давно уже было тут как тут. Только Ясмина его не замечала. Жоэль была необыкновенно солнечным ребенком. Ничто в ее характере не напоминало о грозовой ночи, в какую она родилась. Свое имя она получила, потому что каждый мог найти в нем то, что ему нравилось. Альберт был доволен, что имя сразу и французское, и итальянское, и английское, и еврейское, поистине универсальное; Мими нравилось его значение на иврите: «Яхве всемогущий» или «желание Бога», ибо если люди и не хотели этого ребенка, то Всемогущий точно хотел. А для Ясмины имя просто звучало красиво, напоминало итальянские слова gioia и gioiello – радость и драгоценность.

То, что все смогли сойтись на одном имени, было хорошим знаком – если бы только радость не омрачали ядовитые сплетни соседей. Отец, как принято, шел с новорожденным в синагогу, чтобы получить благословение общины. Но здесь отца не было, так что бабушка и мать встали с маленькой дочкой в женской половине и говорили ХаГомель, тогда как Альберт и другие мужчины удостоверяли это.

Благословен Господь, и спасибо ему, защитившему мать. Да вложит он младенцу, взрастающему телом и духом, слова правды в уста и справедливость в сердце!

Сразу после окончания церемонии, как только все сказали малышке свои добрые пожелания, поползли кривотолки. А почему не приехали хотя бы родители загадочного отца? Может, он и не еврей вовсе? Или отец, как по-прежнему настаивали некоторые, тот мутный Мори́с? Не его ли видели недавно у дома Сарфати?

Еврейская традиция запрещала в присутствии новорожденного произносить дурные слова, чтобы ни одна плохая мысль не задела беззащитную душу. Благое намерение, изначально обреченное на провал в семьях Piccola Сицилии, где ссоры вскипали быстро, но и примирения не заставляли себя ждать. А если к тому же дом окружали еще и сплетни, то зачатое во грехе дитя и вовсе находилось под угрозой. И как бы Мими поначалу ни возражала, она вскоре согласилась, что малышке требуется защита от внешнего мира. И как-то вечером, когда Альберт заснул у радиоприемника, Мими и Ясмина выскользнули из дома с маленькой Жоэль, чтобы посетить Кучинотту. Ясмина прижимала к себе спящего младенца, завернутого в теплый платок.

– Пожалуйста, помогите ее защитить, синьора! Такая маленькая, а вокруг столько дурных глаз, смилуйтесь над невинной душой!

И пусть Кучинотта была католичкой, ее ворожба против сглаза одинаково эффективно действовала и для евреев, и для мусульман. Мессия там или не мессия, а среди местных гадалок, ясновидящих и знахарок она была бесспорно лучшей. Сидя под сенью темного деревянного креста, синьора направила свет свечи на крошечную ладошку девочки. Пламя отражалось в толстых стеклах ее очков.

– Защитите ее от дурного глаза, синьора, прошу вас! – настойчиво повторила Мими.

Кучинотта поводила своими старыми, заскорузлыми пальцами по линиям крохотной ладошки. Потом пробормотала:

– Мятежный, неуемный дух и честная подруга. В ней много энергии, характер живой, о, она любительница приключений. Но самое главное – для тех, кого она любит, она будет ангелом-хранителем.

Кутаясь в покрывала, Мими и Ясмина жадно впитывали каждое слово. В этой темной, тесно заставленной комнате стоял такой холод, что дыхание вырывалось паром. Притихшая Жоэль удивленно таращилась на Кучинотту. Мими нетерпеливо заерзала на скрипучем стуле:

– Но…

– Что, синьора?

– Все это только добрые знаки. А нет ли на ней какого проклятия?

– Мама! – Ясмина ткнула ее локтем в бок.

– Видите ли, – добавила Мими, – этот ребенок, как бы это сказать, особое дитя. Отец ее… не здесь.

– Откуда вам знать?

Мими растерянно моргала, глядя на Кучинотту.

– Отец недалеко, – сказала старуха. – Он здесь.

– Где?

– Среди нас.

– Не может быть, – сказала Мими. – Вы ошибаетесь, еще раз посмотрите, где он, то есть он на Сицилии, но…

– Синьора, вы заплатили мне, чтобы я сотворила ребенку защиту. Теперь вы спрашиваете меня, где ее папа, но это за отдельную плату. Итак, чего вы хотите?

Ясмина положила руку на колено матери. Если Кучинотта увидит, кто отец, об этом скоро узнает весь квартал.

– Это неважно, – быстро сказала она. – Вы лучше о моем ребенке позаботьтесь.

– Va bene[87], синьорина. – Кучинотта закрыла глаза.