Блондинка оторопело молчала.

— Кстати, почему «Лана»? Что за имя такое? Похоже на название моющего средства. Ах, нет, я вспомнила — это название антистатика.

Слушая отца, Николай с грустью думал о том, что отец, не придумав ничего нового, повторяется. Все то же высокомерие, нескрываемое превосходство и отсутствие умения признавать свои ошибки, раздражающе-стойкое убеждение в собственной правоте и непогрешимости. Единственное, в чем он прав и быстро догадался: сын влюблен. И, конечно же, по всем статьям девица ему не пара, в отличие от Ланы.

— Папа, — Николай перебил поток, казалось бы, убедительной речи. Убедительной, так решил Фертовский-старший, ведь до сего момента сын молчал, — ты напрасно тратишь и время, и силы.

В этот момент Надя увидела их и неслышно подошла к лестнице.

— Мне плевать на все эти глупости, связанные с происхождением, мне глубоко безразличен тот социум, которым ты так гордишься. Я устал от этой ноши, которую ты зачем-то повесил на меня. Наверное, для того, чтобы как-то разнообразить свою скучную жизнь. Я хочу просто жить и быть счастливым. А для этого мне нужна Надя и только она. Отпусти меня, отец, оставь в покое.

Мир не таков, как ты утверждаешь. Очертания нечетки, оттенки имеют гораздо большее значение. Ничто не бывает только черным или только белым, зло может оказаться переодетым добром, а безобразие — закамуфлированной красотой, одно не исключает другого. Позволь мне самому решать, что правильно, а что нет, что надо мне, а что мне совсем не подходит, чем я живу, дышу, люблю, наконец.

Владимир Григорьевич стал багровым.

— Один раз я уже позволил тебе…

— Тогда не было Нади, — возразил Николай, — я долго шел к ней, долго искал ее. Конечно, все не так просто, и я пока точно не знаю, как она теперь ко мне относится.

— Что?! — отец подумал, что ослышался. Эта девица еще и капризничала! Да она должна быть счастлива лишь тем, что его сын обратил на нее внимание, не говоря уже о чем-то ином!

— Но я не теряю надежды, что у меня появится шанс…

— Шанс?! Да ты в уме ли?

— Еще никогда я не был так разумен, поверь. Еще никогда я так не мечтал о женщине, быть рядом с ней, любить ее, сделать счастливой. Я, не задумываясь, сделал бы ей предложение и был бы рад твоему благословению.

— Никогда! — отрезал Фертовский-старший и, гордо подняв голову, направился к выходу. Вдруг увидел Надю, от распиравшей его ярости, не смог произнести ни слова. Прошел мимо. Она подошла к Николаю.

— Я согласна подумать, — сказала тихо.

— Ты все слышала? — он, сам не осознавая, перешел на «ты». — Подожди, согласна подумать над чем?

— Ты что-то говорил о том, что собираешься распрощаться со своей холостой жизнью? Или я не поняла?

Николай смутился, закрыл лицо руками, потер веки. Не ожидал, что Надя услышит именно это. Он, когда-то, получив от нее такой резкий отказ, теперь опасался торопить события.

— Да, — наконец Николя решился, — я говорил отцу, что хочу сделать тебе предложение. Но я не знаю, смею ли…, — он поднял на Надю тревожные глаза, — ты хочешь стать моей женой?

— Стать Вашей женой, мистер Дарси? — Надя засмеялась, откинув голову. Она сорвала заколку, и пушистые волосы упали на плечи. — Если Вы дадите мне время на раздумье, обещаю, что не стану долго Вас мучить. Хотя, — она сделала паузу, — мне кажется, ответ очевиден.

— Правда? — Николай не мог в это поверить. Все получилось так, как он, и мечтать не смел. Спасибо отцу!

— Да, — подтвердила Надя. — Вот только есть один невыясненный момент.

— Какой? Все, что пожелаешь, — Николай сделал к ней шаг, еще один, поправил волосы, затем притянул её к себе.

— Как же восхитительно ты целуешься, — она едва успела договорить…

Эпилог

Она вернулась домой далеко за полночь. За один единственный вечер её жизнь, словно бурная река, так долго бьющаяся о непреодолимую каменную стену фатального невезения, неверия в собственные силы и близкую удачу, перестала гибельно бросаться туда, где ей никогда не было пути. Она просто повернула в другом направлении и, почувствовав свободу, лёгкую, головокружительную, ничем и никем несдерживаемую, устремилась вперед. Там не было тех, кто, как милостыню, давал ей псевдоверу в возможность счастья, там не было тех, кто не умел, да и не хотел познать всю глубину её неповторимой, ни на кого не похожей, так исстрадавшейся женской души. Но там был тот, кому она нужна как живительный глоток воздуха в вакууме происходящих в его жизни событий. Он успел познать многое: финансовый достаток, триумф побед в профессиональной деятельности, славу узнаваемости в определенных кругах, лёгкую добычу в приключениях, где в награду ему доставались те, о ком иные могли только мечтать. Однако душа его все больше томилась в беспросветном поиске той, которая бы нарушила его внутреннее безмолвие, выпустила жаждущую птицу, отомкнув холодные засовы, обожгла, но не опалила, напротив, пылающим огнём расправила крылья сердца. Её глаза, руки, волосы…

Всё это слилось в единый едва ли не мистический образ его возлюбленной. И вдруг стало так легко, что он даже сначала не поверил в это! Но её внутренний свет так притягивал к себе, так неумолимо манил, что он понял: сопротивление или её потеря сродни погибели его души. Он впервые услышал шелест утренних звёзд…

Он проводил её до квартиры, и они ещё долго стояли в неопрятном подъезде, где были обшарпаны стены, замусорены углы, где скудно горели лампочки, а за дверями квартир уже крепко спали. Эти двое, молча, смотрели друг на друга и не могли насмотреться. Их уста были сомкнуты, но как никогда, сейчас слова казались пожухлыми листьями, они ничего не значили. Оказывается, можно говорить и без слов. Он умел это в совершенстве. Глаза, светящиеся в полумраке, смотрели на нее так, что она не сомневалась: её любят, глубоко, искренне. Губы — их касалась улыбка, которая была предназначена именно ей — восхищенная улыбка, она удивительно шла ему.

Она ощущала внутри себя такое спокойствие и умиротворенность, такое согласие с самой собой, что могла только изумляться. Раньше она думала, что любовь к мужчине должна начинаться со страсти, с поглощающего все естество чувства, с захватывающих желаний, с бессонных ночей, постоянных до одури мыслей о нём, ни минуты не давая себе передышки, и дикого, временами неконтролируемого страха всё потерять. Но сейчас всё иначе. Да, ей хотелось смотреть на него, слушать его, узнавать его,