„Не беспокойся, часовой меня не видел, однако я поломал цветы перед твоим окном“, затем идут чудовищные любовные заверения: „Если я тебя чем-то обидел, прости – когда страсть увлекает тебя целиком, мечтаешь, что женщина уступила бы нашим желаниям, отдала все, что для нее более ценно, чем сама жизнь“. Чувствуется, что он испытывал настоящую страсть; он любил женщину, а не императрицу; он обращается к ней на „ты“, называет ее своей женой, потому что уже привык к этому и не может смотреть на нее иначе. Он говорит о назначенном свидании, мечтает, чтобы ночь была безлунной, так как только в темноте он может отважиться взбираться по стене. Однажды он заболел и был вне себя, что не придет к ней. По-видимому, передавала письма и была посредницей некая М. (теперь известно: этой М. была княгиня Наталья Федоровна Голицына. – И. С.). Когда императрица еще носила свою Елизу, он умер в страшных мучениях; она узнала об этом, и в то время по ней действительно было видно, как тяжело она страдает и скорбит, о чем рассказывала мне императрица-мать».

Хочется верить, что Александра Федоровна писала все это не для того, чтобы придать гласности чужую тайну. Похоже, она действительно была ошеломлена. К тому же запись эта сделана в то время, когда ее семейная жизнь с Николаем Павловичем была еще безоблачна, и ей просто трудно было представить, что отношения между супругами могут быть совсем другими.

Что же касается историка Николая Михайловича Романова, то он рассказал потомкам не только о самой загадочной из российских императриц, но и создал убедительную и многоплановую картину Александровской эпохи. Его иногда укоряют, что героиню свою слишком он любил, что не всегда был беспристрастен. На мой взгляд, это – достоинство: можно ли писать о человеке, к которому ты равнодушен? Да и зачем?

Императрица Мария Александровна скончалась почти за 30 лет до того, как осуществилась ее мечта: появилась книга о ее обожаемой тетушке.

Когда случилась революция, Николаю Михайловичу не было еще и 60. Для ученого – возраст продуктивный. Он мог бы сделать еще очень много. Не при новой власти, конечно. Мог бы бежать за границу, но жизни без России не представлял, как и любимая героиня его исторических исследований. Потому и остался. Бояться не видел причин: никогда не сделал ничего во зло своему народу. Но ни научные заслуги, ни репутация вольнодумца, enfant terrible семейства Романовых, не спасли Николая Михайловича от большевиков. В январе 1919 года его вместе с родным братом Георгием Михайловичем, двоюродными братьями Павлом Александровичем (младшим сыном Марии Александровны) и Дмитрием Константиновичем (братом, к счастью, уже покойного великого князя Константина Константиновича, известного поэта К. Р.) расстреляли и закопали на территории Петропавловской крепости. Где, так и остается неизвестным.

Зато известно: до последней минуты он не расставался со своим любимым персидским котом – единственным оставшимся у него близким существом. В юности Николай Михайлович влюбился в свою кузину, принцессу Викторию Баденскую. По законам православия, брак между столь близкими родственниками был невозможен. Великий князь так и остался одиноким: ни жены, ни детей.

И еще известно: узнав о его аресте, Алексей Максимович Горький, которого за последние годы только ленивый не попрекнул сотрудничеством с большевиками (причем все дружно делали вид, что не ведают, сколько жизней он спас благодаря этим связям), бросился к Ленину, умолял пощадить выдающегося историка. «Мы не нуждаемся в историках», – строго ответил вождь революции. И ведь был прав: те, кто в очередной раз переписывал наше прошлое, – не историки. Они называются как-то иначе…

Жестокая судьба все-таки пощадила императрицу Марию. Ей выпало похоронить только двоих своих детей. Ни до неожиданно ранней смерти Александра (император Александр III скончался от болезни почек, ему было всего 49 лет), ни до убийства Сергея (его взорвал террорист Каляев), ни до гибели Павла дожить ей было не суждено. До убийства мужа, несмотря ни на что, любимого, – тоже.

Мистицизм был ей чужд, но совершенно игнорировать приметы и предчувствия она не могла. Я уже писала о черной накидке в день свадьбы. Но сама она этой накидки не видела – ей рассказали. А вот то, что случилось на коронации, она видела своими глазами… Это было в ее любимой Москве. В день восшествия на престол с колокольни Ивана Великого неожиданно упал колокол. Погибли двое прохожих. Она была в ужасе: царствование начинается с невинной крови. Какое жуткое предзнаменование! Правда, кто-то тут же вспомнил, что в последний раз колокол падал, когда Наполеон вынужден был покинуть Москву. Так что, похоже, примета вовсе не плохая. Мария Александровна появилась в Успенском соборе в платье из расшитой серебром парчи с длинным треном. Высокая, стройная, с тонкой талией, которая, казалось, вот-вот переломится, она казалась совсем юной (а было ей к тому времени уже 32 года). Двигалась, опустив глаза, медленно, будто плыла, не касаясь земли. Присутствовавшие на коронации вспоминали, что выражение ее лица было исполнено такой благоговейной чистоты и сосредоточенности, что у многих невольно наворачивались слезы умиления. И еще многие заметили, что ее облик странно, даже трагически контрастировал с пышностью и блеском окружающей обстановки.

После того как митрополит облачил Александра в мантию, возложил регалии и передал новому государю корону, которую тот сам надел на себя, император подозвал супругу. Она встала перед ним на колени. Он возложил на нее маленькую корону. И вдруг… корона упала и покатилась к ногам Александра. Марии стало страшно: «Наверное, мне не придется долго царствовать…» – эти слова слышали все, кто стоял поблизости. Потом их не раз вспоминали и истолковывали падение короны как дурную примету, которая не могла не сбыться. Хотя все объяснялось просто: статс-дама, графиня Клеопатра Петровна Клейнмихель, плохо прикрепила корону к волосам императрицы.

Я уже упоминала и о противоречиях, возникших между Марией Александровной и ее супругом по поводу воспитания наследника, и о трагедии, обрушившейся на императорскую семью в 1865 году. Начну с первого. Поначалу, еще при жизни Николая I, воспитателями цесаревича были назначены генералы Николай Васильевич Зиновьев и Григорий Федорович Гогель, люди честные, но приверженцы давно устаревших взглядов на роль будущего государя, они пытались воспитать скорее самодержца XVIII века, чем императора, которому предстояло править страной на рубеже века двадцатого. Марию Александровну это очень беспокоило, и сразу после смерти свекра она определила для наблюдения за учением старшего сына Владимира Павловича Титова, известного не только честностью, но незаурядным умом и блестящей образованностью. Он прекрасно сознавал свою ответственность перед историей, ведь ему предстояло воспитать человека, от которого во многом будет зависеть будущее великой страны. В учителя наследнику он подобрал людей сведущих и способных. На свою беду, эти его назначения утверждала сама Мария Александровна и мужу о них не докладывала. Не потому, что пренебрегала его мнением, просто считала, что он и так слишком занят государственными делами. Но «доброжелатели» не замедлили донести государю, что его супруга окружает наследника «красными» учителями. Александр Николаевич был разгневан: «Видно, вы распоряжаетесь воспитанием моих детей без моего согласия!». Императрица проявила редкое упорство: Титов умен и благороден, его влияние на цесаревича самое положительное.