умершего в Москве в 1934 г.). Он рано был захвачен настроениями бурного бунта против традиционного еврейского быта, характерными для мно­гих еврейских подростков из мещанской среды, и ушел из семьи. Это нашло свое выражение в его стихотворении «Происхождение»:

Его опресноками иссушали,

Его свечой пытались обмануть.

К нему в упор придвинули скрижали,

Врата, которые не распахнуть.

Еврейские павлины на обивке,

Еврейские скисающие сливки,

Костыль отца и матери чепец —

Все бормотало мне: — Подлец! Подлец!

Несмотря на драматизм ухода из семьи Багрицкий унес из родительского дома, как это показало в будущем его творчество, — некоторые особенности нравственной на­строенности еврейства, сказавшиеся впоследствии в его «Думе про Опанаса».

Менее сложно на первый взгляд встал вопрос о ев­рействе в более молодом поколении русских писателей-евреев. Маргарита Алигер или Евгений Долматовский бы­ли совсем крошками (оба родились в 1915 году), когда началась революция 1917 года, и вышли из среды ассимили­рованной еврейской интеллигенции. Внутренний мир этого поколения очень ярко отразила Маргарита Алигер в поэме «Твоя победа» (1945). Поэтесса мысленно беседует со сво­ей матерью, эвакуированной в начале войны из Одессы в маленький городок на Каме:

Бой гремит, война ревет и стонет,

и, как легкий, высохший листок,

из родного дома ветром гонит

мать мою с заката на восток.

Вот каков он, городок на Каме.

На долго ли он стал твоей судьбой?

что же это гонится за нами?

кто ж такие, я с тобой?

Разжигая печь и руки грея,

наново устраиваясь жить,

мать моя сказала: «Мы — евреи,

как ты смела это позабыть?»

Этот упрек матери дочь встречает краткой исповедью своего поколения:

Да, я смела, понимаешь, смела.

Было так безоблачно вокруг.

Я об этом вспомнить не успела,

с детства было как-то недосуг.

Родины себе не выбирают,

начиная видеть и дышать,

родину на свете получают

непреложно, как отца и мать...

В этой поэме Алигер отразила мироощущение цело­го поколения писателей и поэтов еврейского происхожде­ния (как уже упомянутый Долматовский или сын покончив­шего с собой Андрея Соболя — Марк Соболь и др.).

Когда присматриваешься к облику писателей еврей­ского происхождения, бросается в глаза интересная осо­бенность: в зависимости от того, из какой части России пришел писатель в русскую литературу, ему присущ свой особый творческий и эмоциональный облик и свой тембр голоса. Наиболее многочисленна так называемая юго-за­падная группа писателей, пришедшая из Одессы, Крыма, Киева; некоторым из этой группы, как Исааку Бабелю, Эдуарду Багрицкому, Илье Сельвинскому, Ефиму Доро­ту и др., удалось занять прочное место в советской лите­ратуре. Во всех этих писателях — у одних больше, у других меньше — довольно отчетливо чувствуется комплекс не­полноценности, возникший еще в раннем детстве. Та же черта наблюдается у писателей из Западного края, менее значительных, на которых здесь поэтому можно не оста­навливаться. Особняком среди них стоит уроженец Режицы Юрий Тынянов (1894-1943), рано выехавший из род­ного местечка, всю сознательную жизнь проживший в Петербурге-Ленинграде и совершенно растворившийся в сре­де русской интеллигенции. Он был автором серии исто­рических романов («Смерть Вазир Мухтара», «Кюхля», «Пушкин»), в которых еврейское происхождение автора не сказалось — и, может быть, даже и не могло сказать­ся — ни в какой мере.

Очень разнятся от этой группы те писатели, которые пришли с Урала и из Сибири, как Юрий Либединский, Джек Алтаузен, Иосиф Уткин, Рувим Фраерман, Виссари­он Саянов и др. В своей автобиографии покойный Юрий Либединский писал, что хотя он и родился в Одессе, ему было два года, когда его отец переехал с семьей на Урал: «Всю жизнь благодарен я отцу и радуюсь тому, что Урал стал моей второй родиной». Очень часто, когда отец ездил по округу, добираясь до самых далеких, закинутых в глушь приисков, он брал с собой сына. Природа Урала и его обитатели оставили в душе мальчика неизгладимое впе­чатление: «Я рос в этом мире, точно в пушистом одеяле, не отделяя себя от него (курсив мой) и неосознанно ра­дуясь ему. Это было то полное счастье раннего детства, ког­да закладываются основы душевного здоровья человека».

В этом случае, как и в свидетельстве М. Алигер, признание Либединского в какой-то степени приложимо и к другим писателям этой же группы. В частности, оно при­ложимо и в отношении писателей, группировавшихся в на­чале своей карьеры вокруг журнала «Сибирские огни», Ио­сифа Уткина (1903-1944 г.), сразу приобретшего извест­ность «Повестью о рыжем Мотелэ, господине инспекторе, раввине Исайе и комиссаре Блох», Виссариона Саянова (род. в 1903 г.), автора книги «Фартовые годы», Джека Алтаузена (1906-1942 г.), автора поэмы «Первое поколение», Рувима Фраермана (род. 1891 г.), приобретшего извест­ность романом «Дикая собака Динго или повесть о первой любви» и многих других.

Для всех писателей этой группы характерно какое-то чувство равноправной принадлежности к окружающему их миру и отсутствие того комплекса неполноценности, которым омрачены биографии выходцев из южных и за­падных частей России.

Среди писателей-евреев, коренных москвичей, необ­ходимо в первую очередь назвать Бориса Пастернака (1890­1960). Давно стал москвичом и Илья Эренбург (род. в Киеве; 1891-1967), а среди петербуржцев-ленинградцев нужно прежде всего назвать поэта Осипа Мандельштама (1891-1941?), родившегося, правда, в Варшаве, но детство и большую часть жизни прожившего в Петербурге. О Па­стернаке, Мандельштаме и Бабеле речь впереди. К той же группе надо отнести Льва Лунца (1901-1924 г.), од­ного из талантливых теоретиков содружества «Серапионовы братья», Вениамина Каверина (род. в 1902 г. в Пско­ве, он рано перекочевал в Петербург, поступил в универ­ситет, связав свою судьбу с содружеством «Серапионовы братья»). Большой личный друг Лунца, Каверин в своем творчестве популяризовал многие любимые мысли покой­ного Лунца. Наконец, к ленинградской группе относятся ко­ренные уроженцы столицы — поэт Павел Антокольский (род. в 1896 г.), внук знаменитого скульптора, Виктор Шкловский (род. в 1894 г.), сын еврея-выкреста, один из блестящих советских литературоведов.

Эти писатели москвичи и петербуржцы принадлежали к наиболее ассимилированному слою русско-еврейской ин­теллигенции и редко задумывались над своими отношения­ми с еврейством. Многие годы казалось, что связь с ев­рейством у них прервана, но потом в какой-то момент она вспыхивала, по-новому освещая душевную жизнь писате­ля. В качестве примера сошлюсь на Бориса Пастернака и на Виктора Шкловского.

В Шкловском, с детства далеком