К началу переговоров у немцев уже была радиограмма Рады о том, что Украина признает результаты мирного договора только при условии, если ее делегация будет участвовать в переговорах самостоятельно,[683] так что любая линия советских представителей должна была учитывать, что Украина в любом случае участвует в решении вопроса о мире.

* * *

9 (22) декабря 1917 г. начались мирные переговоры между Россией и державами Четверного союза в Брест-Литовске. Советскую делегацию возглавлял А. Иоффе, центральные державы представляли министры иностранных дел Германии Р. Кюльман, Австро-Венгрии О. Чернин и начальник штаба Восточного фронта М. Гофман. В первые дни переговоров «революционная дипломатия» еще давала большевикам шанс сохранить лицо, обусловив территориальные потери демократическими принципами. Народы имеют право на самоопределение, и Россия готова их «отпустить», если Германия тоже проявит благородство. Решительные предложения советской стороны вызвали некоторое замешательство в среде дипломатов Четверного союза. Провозгласить самоопределение народов без разъяснения его механизма значило для России де-факто отдать под протекторат Германии Польшу, Литву и Курляндию и закрыть вопрос с войной, что давало возможность позднее по-своему трактовать условия мира. Обменявшись мнениями, стороны разъехались для консультаций на 10 дней.

Германская властная элита в принципе была заинтересована в скорейшем мире, хотя бы на востоке. В зиму на 1917 г. Германия голодала. Ощущалась также острая нехватка горючего.[684] Но слабость России давала невероятные шансы территориального расширения.

18 декабря позиция Германии обсуждалась на совещании под председательством Вильгельма II в Крейцнахе. Под влиянием военных было решено требовать расширения территории Германии за счет Польши, чтобы спрямить границу, сделав ее более удобной для обороны в случае нового военного конфликта (в дальнейшем под давлением Австро-Венгрии, покровительствовавшей Польше, эти требования станут более умеренными). Однако тема Польши мало затрагивала Россию, которая фактически уже распрощалась с этой частью рухнувшей империи. Литву и Курляндию планировалось привязать к Германии с помощью династической унии. «Относительно Эстляндии и Лифляндии его величество решил предложить России очистить эти области, но не настаивать на этом требовании, чтобы предоставить эстонцам и латышам использовать право наций на самоопределение»,[685] – вспоминал Э. Людендорф о совещании в Крейцнахе.

* * *

Вопрос об Украине еще не стоял, а на южном фланге фронта Австро-Венгрия ничего не требовала от России, кроме мира и торговли (так как остро нуждалась в продовольствии).

В сложившихся условиях никто не хотел ковать железо, пока горячо. Лидеры Советской России еще не осознали до конца, какая опасность исходит от возможного возобновления германского наступления в условиях разложения армии (даже Ленин придет к выводу о невозможности военного сопротивления во второй половине декабря, между всеармейским съездом по демобилизации 17 декабря и возвращением из отпуска 28 декабря),[686] и выступали так, как будто были равной немцам силой. Немецкий генерал Гофман 17 (30) декабря даже с возмущением прокомментировал, что «русская делегация заговорила так, будто она представляет собой победителя, вошедшего в нашу страну».[687] Советские представители не претендовали на территорию соседних государств, но они понимали, что Германия остро заинтересована в мире, и считали, что одно это защищает советские позиции.

Нельзя сказать, что такие расчеты были совсем уж неверными. Так, 22 декабря (4 января) в ожидании советской делегации О. Чернин писал: «Нет сомнения, что, если русские решительно прервут переговоры, положение станет тягостным».[688] Когда Троцкий прибыл в Брест, немцев и их союзников охватило бурное веселье, сменившее напряженное ожидание.

Э. Людендорф рассказывал о противоречиях между германскими представителями и О. Черниным, который был более уступчив в отношении большевиков. «Последний, чтобы нажать на статс-секретаря фон Кюльмана, стал совершенно непонятным образом угрожать заключением Австро-Венгрией сепаратного мира».[689] Это тоже был хороший шанс для большевиков добиться успеха в случае затягивания переговоров.

Часть немецких и австрийских газет сочувственно относилась к агитации Троцкого в Бресте. «При таких обстоятельствах Троцкий должен был бы быть дураком, если бы он в чем-нибудь пошел на уступки, а он был много умнее и энергичнее»,[690] – считает Э. Людендорф, и в этом отношении он едва ли хуже понимал ситуацию, чем историки и публицисты, которые задним числом судили Троцкого за авантюризм.

Поняв, что большевики выигрывают идеологический спор, который шел перед лицом всего мира, немцы пошли на уступки: «Мы отказались от нашей точки зрения, что население оккупированных областей Курляндии и Литвы уже использовало предоставленное ему право на самоопределение, и согласились на новый плебисцит. Мы только требовали, чтобы опрос населения был проведен при условии расположения наших войск в этих областях», – признает Людендорф. Еще бы! «Троцкий твердо стоял на том, чтобы мы сначала очистили страну, а затем уже население будет использовать право самоопределения».[691] Это была принципиальная позиция, и Германия готова была бы следовать ей, если бы то же самое сделала Антанта.

Однако пока большевики вели свою мировую игру, апеллируя к уставшим от войны народам, упрекая Антанту за то, что она не желает присоединиться к переговорам, 18 (31) декабря 1917 г. в Брест прибыла делегация Центральной рады.

* * *

27 декабря (9 января) переговоры возобновились, теперь советскую делегацию возглавил Нарком иностранных дел Л. Троцкий. 28 декабря (10 января) он был вынужден признать Украину в качестве полноправного участника переговоров.