То, что говорит психология масс о вождях всех организаций и об их мотивах, психология католичества подтверждает во всех мелочах. Вождь христиан – Христос, ибо в Боге слишком много страшных черт, – кстати, в отличие от Его образа в религии протестантов. Именно Христос преодолел страх этого мира, вместе со всеми его несчастьями, грехами, дьяволом и геенной; Он даже на кресте избавил умирающего разбойника от страха; Он предстает чистым и великим и, что превыше всего, с любовью зовет к Себе несчастных грешников и отдает им Себя. Христос становится идеалом, обладающим огромной притягательной силой, и она, эта сила, освобождает любовь в верных, рушит узы страха, направляет высшие стремления и окрыляет их своим примером и даруемой любовью.

Но у нас уже есть повод указать: представ с развитием церковной догмы как Второе Лицо Пресвятой Троицы и Судия мира в дни Страшного Суда, Иисус Христос утратил многое от силы спасать людей от страха, которой обладал в образе спасителя грешных. Абсолютное доверие людей – атрибут Вождя. Но добавление многих посредников между Богом и людьми – прежде всего Девы Марии, римского папы и священников – доказывает, что, в отличие от раннего христианства и протестантизма, католичеству для преодоления страха недостаточно только Иисуса. Посредники остались в подчинении Верховному Вождю, и Его образ сохранил свое единство.

Психология лидерства объясняет нам монархическое устройство Католической Церкви, возникшее в послеапостольские времена, возраставшее столетиями и достигшее завершения только в 1871 году, после I Ватиканского Собора. Одним только Священным Писанием этого никогда не обосновать. Оно лишь предоставляет ряд неадекватных аргументов сомнительного происхождения, в которых видны попытки осмыслить постулаты бессознательного.

Превосходство священника большей частью основано на страхе, исходящем из чувства вины. Его власть самолично прощать грехи ослабляет страх у покорных и усиливает его у тех, кто противится священнику и его велениям. Бог и вечность столь таинственны и порой жутки, что собственными силами их ужас не преодолеть.

Во имя этой власти священник сам должен подвергнуться тяжелейшим ограничениям, – речь прежде всего о требовании целибата и отказе от многочисленных земных радостей, доступных для мирян. Ему бы грозили сильное чувство неполноценности и обездоленности, если бы не огромные силы в этом мире и в мире ином. Он один осуществляет пресуществление, превращая обычные хлеб и вино в Тело и Кровь Христа. В этом отношении его превосходит только брахман, ибо тот своей молитвой создает Брахму – Абсолют, самого Бога: Брахма означает силу молитвы, отождествляемую с Абсолютом. С другой стороны, священник также присваивает себе власть над душами людей, что влечет серьезные последствия. Характер исповедей создает трансфер, и влияние этого трансфера очень сильно. Пастор-протестант, в согласии с аналитиком, предпринимает меры для устранения трансфера и тем возвращает верующему твердую почву под ногами; католический священник этот трансфер удерживает, стремясь добиться влияния на прессу, политику, школу… Но неверно сводить это стремление к компенсирующей жажде власти; если не всегда, то часто проявляется и альтруистический идеализм. Мы не оцениваем и не судим, а лишь констатируем то, что католичество, в отличие от протестантизма, не приписывает верховную власть одному только Богу и не начинает движения к высшей свободе, если верующий наслаждается свободой через покорность Богу. В итоге, особенно когда некто негативно относится к отцу, а особенно если это отношение господствует в подсознании, это может легко привести к яростному отступничеству и усилению страха или к полному равнодушию к религии.

Уже в основополагающих заповедях христианства дана основа для братской любви в самом широком понимании. Нужно любить всех, даже врагов – и такая любовь требует немалых жертв. О евангельской заповеди любви к ближнему, одной из самых тяжелых для понимания и ныне вызывающей ярые споры, мы поговорим в заключительной части. Сейчас только отметим, что в реальности католичество как минимум проводит границы – любовь к братьям по вере усилена, «еретиков» не любят и даже ненавидят. Ужас инквизиции – одна из самых страшных жестокостей, когда бы то ни было происходивших в цивилизованных народах. То, что в течение столетий во имя Иисуса Христа инквизиция обрушилась на сотни и тысячи невинных людей, честно выступавших за свои убеждения, наполняет стыдом и болью нормальных христиан всех времен. Фома Аквинский, фанатично призывавший убивать еретиков, по сей день остается непререкаемым авторитетом в Католической Церкви. Один из его титулов – Doctor Angelicus, хотя в свете упомянутых подстрекательств к убийству еретиков, претерпевших мученическую смерть за свою любовь к Богу и веру во Христа и павших жертвами фанатизма, его скорее можно отнести к ангелам в понимании апостола Павла, а не синоптиков. Его причислили к лику святых в 1323 году, так же как в 1867 году был объявлен святым испанский великий инквизитор Педро де Арбуэс, печально известный своей жестокостью. Представим себе Иисуса в пыточной камере и перед костром инквизиции, вспомним заповедь любви к Богу и к ближнему, – и тогда мы увидим, по какому ужасно неправильному пути пошло христианство под руководством римских пап. Но воздержимся от негодования. В утрате любви к ближнему и в избытке садизма мы видим только симптомы, сопровождающие рост неврозов, и понимаем, почему в отрасли христианства, считавшей себя «вселенской», творились столь бесчеловечные дела; иными словами, почему узы коллективного невроза, сковавшие Церковь, привели к тому, что в ней взамен духа Христова пробудились совершенно иные силы, враждебные Христу.

Жестокость всегда усиливает страх. Ненависть вызывает его неизменно. Но следует ясно сказать о том, что в своей благотворительности – в уходе за больными, в заботе о бедных, в миссионерстве, – католичество явило великую любовь к ближним и изгнало страх, и преданность и самоотверженность католиков при этом достойны восхищения. Любовь, которой учил Иисус, действовала и в толпе, где растворилась личность.

Католическая Церковь стремится избавлять от страха не только как организация, – тогда она бы просто убрала с невротических черт личности их патологический характер, преобразила бы эти черты в величайшие достоинства, и этого бы хватило. Она стремится делать это еще и как инстанция, призванная исцелять, воспитывать и возвышать. То, что при этом она переносит святость объекта своей веры на себя и сама претендует на святость, увеличивает действенность ее средств дарования благодати и, конечно же, усиливает весь ее аппарат, предназначенный для защиты от страха в целом. Пытаться объяснить огромную систему душепопечительства в Церкви только спекуляцией властью или, в более широком смысле, хитрыми расчетами – просто глупо. Нет, эта система рождена из переживаний и опыта, основанных помимо прочего и на глубочайших инстинктах, выявляемых в душевной терапии. Я говорю чисто эмпирически, не пытаясь предвосхитить или же, более того, приостановить дальнейшее исследование этих вопросов в философском или религиозном ключе. Изучение глубинной психологии наполняет благоговением перед Создателем, наделившим наши души возможностью хранить себя и исцеляться самопроизвольно, независимо от нас, – это подобно чудесной инстинктивной защите наших тел, дарованной Им же. А вот рационалистический абсурд, – тот же заумный Contrat Social Руссо, – для глубинной психологии не особенно ценен.