Молодой человек явно придавал огромное значение этим картинам. Их он увидел месяцев за восемь до нашего разговора. Он сам тотчас же осознал, что вносит собственные желания в изображения Мадонны: свою жажду смерти; свое нежелание позора самоубийства; свое внимание к близким; отказ от лекарств, которые предлагала мать; страстное стремление к Деве Марии как к идеальной замене матери. Пока не буду касаться других толкований. Ленты и глаза вызвали очень важные ассоциации. Перейду к третьей черте девочки: косам.

Мы выяснили, что вид разлетающихся кос девочки, в которую он был влюблен ныне, напоминает о подруге, с которой он расстался шесть лет назад, а ленты в ее волосах – о лентах любимой девочки, потерянной семь лет назад, а голубые глаза – о глазах другой, которую он страстно желал тоже шесть лет назад.

Теперь приведу ассоциации из детства. Самым важным было воспоминание из тех времен, когда ему было пять и он услышал, как мать сказала, что лучше бы у нее была девочка. Он нежно любил маму, но теперь его любви нанесли тяжелый удар. Он верил, что девочки – это нечто гораздо более высокое, нежели мальчики. Любовь к матери превратилась в отвращение, но осталось страстное желание материнской любви. Братья его презирали, особенно после того, как его оставили в классе на второй год. С католичеством он повстречался в десять лет, в католической церкви, где его больше всего привлекли изображения Мадонны. Но его впечатлили и церковная музыка, и непонятная латынь, и священник с крестом на спине, казавшийся святым, и мальчики-хористы в белых стихарях, как будто безгрешные, и с тех пор этот образ остался стойким и неизменным.

Но самое сильное впечатление, захлестнувшее его душу, произвела Дева Мария. Она – идеал, заменивший ему мать, от которой он некогда с болью отделился и теперь был бессилен утолить страстную жажду материнской любви. Из-за голубых глаз он перенес образ на маленькую незнакомку, превратив ее в маленькую Мадонну. За этим явно стояло бессознательное стремление воспрепятствовать ускользанию любви из этого мира в мир иной. И пока оно им владело, он, возможно, не сменил бы конфессию, и неважно, сколь сильно он этого желал.

Играл свою роль и священник – высший вариант замены отца. А вот мотив, о котором мы еще не говорили: юноша страдает от чувства нечистоты, ибо пал в борьбе с сексуальностью. Потому мальчики из хора, олицетворяющие чистоту, так его поразили.

Однако любовь к Марии не столь велика, чтобы дать ему жизненные силы и радость. Он давно устал от жизни и хочет умереть у нее на глазах – или в постели, измученный болезнью, или на рельсах. Его «почти непреодолимое» желание перейти в Католическую Церковь еще не доказывает, будто он знал, как именно исцелится его страх, если он примет католическую веру. Наш пример несколько ценен как вклад в изучение преодоления страха в католичестве, пусть мы и дали только поверхностный краткий анализ. Несколько бесед, и юноша почувствовал себя исцеленным. Он стал очень порядочным человеком. Католиком он не стал.

Для сравнения приведу и третий пример – здесь снова протестант, воспитанный в духе свободы.

Однажды учитель письма привел ко мне 18-летнего юношу. Молодой человек страдал от нервных болей, подергиваний, а часто и паралича правой руки и временами не мог ни писать, ни играть на рояле. За этим крылись тяжелые душевные расстройства. Порой он хотел покончить с собой, это его пугало и мучило, особенно после того, как он прочел «Страдания юного Вертера» Гёте и ряд других мрачных произведений. Он отверг мое предложение помощи, потому что не хотел выдавать свои тайны и хотел помочь себе сам. За год его состояние ухудшилось до непереносимости. В письме он признался мне в своих страданиях и подчеркнул, что не находит утешения ни в протестантской религии, ни в любви, ни в музыке, ни в литературе, ни в работе.

Во время единственной аналитической беседы, которую мы провели, я узнал следующее: боли и паралич в руке появились около двух лет назад, вскоре после прочтения «Вертера» и внутренней тяги к самоубийству. Еще раньше он совершил поступок, которого стыдился. Пять лет он любил девочку, славную, но игра на рояле ей не давалась. Друзья все время его этим подначивали, и наконец он резко с ней порвал, при этом он сознавал, что повел себя малодушно, неблагородно и низко. Вскоре начались проблемы с рукой. Его отношения с родителями оставляли желать лучшего. Он утратил любовь, он боялся жизни и устал от нее.

Еще ему часто снилось, что он случайно выпадает из окна. Очевидно, он желал себе смерти, но не хотел себя убивать, ибо это был грех. Все это я узнал от него еще до начала глубинного анализа.

Когда я попросил его четко представить себе боль и паралич в руке, то сначала, как обычно, не получил содержательных ассоциаций. Одна была такой: учитель игры на рояле попрекнул его тем, что тот плохо держит руки. Однако затем он вспомнил, что семь лет назад, в двенадцатилетнем возрасте, он однажды согнал двух маленьких девочек с брусьев, сам туда залез и кидал в девочек камешками, чтобы те рассердились, начали его обзывать и тем оправдали совершенный им поступок. Те молчали, он хотел набрать еще камешков, но свалился с брусьев и сломал ключицу. Мы часто встречали подобные случаи и должны истолковать их как ошибку, смысл которой – бессознательное самонаказание и предостережение.

Но как это связано с нынешней болью и параличом в руке? Это регрессия, возвращение в прежнее состояние, которое свидетельствует: «Я снова поступил не по-мужски, как с теми маленькими девочками, и заслужил такое же наказание, как в тот раз, когда у меня болела рука». Однако эта мысль не проникла в сознание. К этому добавился второй мотив. Обвинение учителя музыки он воспринял так: «Ты сам играть не умеешь, а попрекнул этим несчастную невинную девочку!» Истолковали мы верно: это подтвердил и случай, произошедший тремя неделями раньше. Тогда он перенес два неожиданных приступа: первый – когда услышал музыку в плохом исполнении, а второй – когда увидел некрасивый почерк. Оба раза он не вспомнил о подруге, с которой расстался. Он уже нашел новую подругу, и влюбился в нее, однако ее таланты к музыке и почерк тоже оставляли желать лучшего. Боль и паралич предостерегали его от новой жестокости, подобной случаю на брусьях, и от новых проявлений неверности, как к первой подруге. Тут же стала понятна душепопечительская задача. Мой пациент справлялся с нравственным конфликтом бессознательно, машинально, все его попытки были морально тщетны и рушили его здоровье. Нужно было лишь вывести конфликт в сознание и решить его в соответствии с религиозными и нравственными принципами. Это привело бы не только к улучшению здоровья, но и к личностному росту. А иначе бессознательное чувство вины и осознанное отчаяние не исчезли бы никогда.