В части, посвященной теории страха, мы показали, как из невротического и смешанного страха и явно, и тайно развиваются симптомы невроза навязчивых состояний. В них проявляется склонность к защите от страха, даже если они сами при этом рождают новый страх. Нам незачем рассматривать все иные попытки борьбы со страхом. Мы назвали важнейшие симптомы обсессий и инсессий, показали пути и причины их возникновения, их структуру, их биологические функции; рассмотрели преодоление страха у больных и здоровых людей; перешли к изучению того, как пытаются совладать со страхом в массовой психологии, и узнали о сходствах и различиях в излечении страха у отдельных людей и у масс. Теперь мы должны изучить вопрос о том, можно ли доказать наличие таких процессов при формировании и применении католической догматики и рожденных ей ритуалов. При этом исходить мы будем из симптоматики.

Невроз навязчивых состояний, под которым мы, разумеется, понимаем невроз индивидуальный, отличается явной бессмысленностью содержания и неразумностью создаваемых симптомов. Логическими аргументами на него не повлиять. Можно упрекнуть человека, охваченного навязчивым желанием мыть руки, в том, что с точки зрения гигиены и эстетики он ведет себя глупо, но на него это не произведет никакого впечатления, – как и на того, кто должен исполнить бессмысленный постгипнотический приказ. Неважно, считает ли он свои действия добровольными или продиктованными неизвестной силой. Наш пекарь, который верил, что стал виновным в смерти человека, хотя точно знал, что в этом нет его вины, находился под влиянием бессознательного: в нем таилось желание смерти отцу, сочтенное грехом, и подсознание выражало себя в форме навязчивости. Точно так же наказание себя проходит искаженно, и цель навязчивого мытья рук – очищение души, преодоление страха, рожденного чувством вины, которое, однако, происходит только символически.

Католическая догма, включая доктрину о таинствах и ее применение в культе, несомненно иррациональна. То, что хлеб и вино по сути представляют собой плоть и кровь Христову, постороннему кажется по меньшей мере бессмысленным. То, что Христа нужно принять в уста свои и в чрево свое, звучит для него безумно – как порождение духовной болезни. Он не понимает, почему приписывание Христу единой воли вместо двух разделенных есть преступление, караемое смертью, хотя ложным может оказаться и то, и другое. В Евангелии от Иоанна Иисус ясно и точно провозгласил, что учеников Его узнают по любви, исполненной веры и желания помочь, а не по преклонению перед догмами, символическими действиями и инстанциями. И потому христианин, не исповедующий католичество, не поймет, зачем оказывать догме столь огромное внимание. Глубинная психология раскроет эту загадку. Католик, стремясь доказать правоту своего понимания, обращается к сверхъестественным откровениям из потустороннего мира, к библейским словам, толкование которых некатолику кажется ложным, внушенным, иррациональным. Тот, кто познал психологию религии и знаком с теорией неврологии, выведет все эти догмы из глубинного, из того, что лежит по ту сторону сознания – из бессознательного, – и упрекнет католиков в ложной проекции подсознательной душевной жизни на внешнюю реальность и в ложной метафизике.

Если коснуться религиозных переживаний и теорий душевнобольных людей, никто не усомнится в праве психолога раскрыть и бессознательные мотивы, и причины их возникновения, и их становление. И кто тогда осмелится запретить объективно изучать религиозные представления нормальных людей в языческих и христианских странах? Но, к сожалению, такая работа выйдет далеко за рамки нашей книги. Нам пришлось бы выбрать религиозно-исторический подход и охватить великое множество примитивных и высоких религий, в которых высшей точкой благочестия считается теофагия – будь у нее облик тотема, облатки или иной. Мы должны были бы показать, сколь значительную роль для многих невротиков играет поглощение – то же выпивание капель собственной крови при вступлении в кровную дружбу, – и привлечь психологию единения, проявленную в жертвенных ритуалах в том же иудаизме. Это потребовало бы обширной и тщательной работы, в которой потребовался бы и опыт глубинной психологии, и понимание религий. Но только этот трудный способ сможет ясно отразить то, сколь глубоко проникнута чувствами сакральная трапеза.

Патологические навязчивые представления и действия отличаются дотошностью, которую волей-неволей приходится видеть самому больному. Свидетелю, волей случая посвященному в знание бессознательных причин этих обсессий и инсессий, эта дотошность кажется карикатурной, ибо выглядит бессмысленной, глупой и даже идиотской. Но если выяснить скрытые причины, то станет ясно, почему для компульсий неизбежно характерна дотошность.

Один студент, которого я наблюдал, месяцами воображал, сколько у него будет невест и сколько миллионов. Другой ученый, тоже мой пациент, казалось, выстроил всю свою жизнь вокруг четырех курительных трубок. Из истории развития его невроза мы выяснили и значение этих трубок, и подсознательные факторы, определившие его форму, и стало понятно, почему он с таким страхом следил за тем, чтобы не спутать трубки. Другие примеры я приводил выше, говоря о дотошности, диктующей условия при выполнении обсессивных обрядов.

Уже на этой ранней стадии мы указали на поразительное сходство педантизма светских «частных ритуалов» и дотошного внимания к деталям в религиозных обрядах. Мы уже говорили: главный отличительный признак всех ортодоксальных учений – страх перед непонятными, иррациональными текстами Священного Писания, перед церковной догмой или перед мельчайшими деталями церковных обрядов и таинств. Названные представления и действия изначально, как и все навязчивости, стремятся изгнать страх, но и сами могут стать источником сильного страха.

При этом Бог рассматривается не как любящий Небесный Отец, который видит твою душу насквозь, а как фанатичный догматик, которого охватывает гнев, если верующие совершают богословскую ошибку, пусть даже они очень любят Бога, Христа и братьев. Другими словами, Бог сам превращается в невротика высшей степени. В лучших традициях догматического мышления акцент в благочестии переносится с любви на разум в его догматизирующем аспекте и на символический обряд, которому приписывается магический смысл. Это подчеркивание интеллектуального элемента само по себе еще более удивительно, ибо роль разума в иррациональной вере совершенно вторична; он пытается создать понятную форму для того, что по сути превосходит любое понимание. Учение о неврозах проливает свет на то, как невротики, несмотря ни на что, считают жалкие итоги рационализаций неимоверно важными и соблюдают их до мельчайших деталей, а ничтожное отклонение от католической традиции воспринимают как смертный грех. Но к этому прибавляются и другие мотивы, которые нам раскрывает психология масс.

Об истоках неодолимого характера обсессий мы уже сказали всё. Их порождает страх, а если еще точнее, страх перед страхом. Это прямой источник; косвенный лежит в интенсивности влечений, вызывающих блокировку, в порожденном ею конфликте и, следовательно, за ним снова таится страх. Повелительный характер многих компульсий, хоть и не всех, мы нашли отчасти в совести, отчасти во влечениях. Мы обсудили навязчивые идеи, пронизанные страхом и свободные от него, и смогли перенести их смысл и на навязчивые действия.