Благочестивого католика, благополучно проведенного Церковью через все страхи Суда, ждут вечная небесная слава и блаженство. Это обещание имеет огромную силу для преодоления страха. Одна крестьянка мне однажды сказала: «Если б на том свете не обещали воздать добром за все здешнее горе, тут вся жизнь бы адом была». Так часто говорят. Благословенный мир иной – надежное убежище, когда любви к Богу и надежде на Него грозит опасность. Это утешение для католиков, иначе они были бы обречены сделаться добычей страха.

Возникает только один вопрос: стоит ли перспектива вечности обесценивания земной жизни, ее даров и задач? Не слишком ли много она забирает любовных и жизненных стремлений? Столь ли значительны ее плоды, чтобы мера одного страха, изгнанного, превысила меру другого, обретенного? Можем ли мы одобрить страх адских мук и стремление к награде?

Конечно, всю систему католических обрядов в схему коллективного невроза не встроить, но большую их часть, самую важную – вполне. Наряду с этим существуют и свободные личные проявления благочестия – молитвы, стихи, песни, в которых душа возносится над страхом.

К этому можно добавить уже упомянутые дела милосердия и благотворительность, которая вызывает восхищение, уважение и благодарность. Только досадно, что их часто оказывают ради награды в вечности, следовательно, их исток – эгоизм, а он не обретает достоинства лишь потому, что нацелен на мир иной. И добровольное милосердие никогда не заменит социальный порядок, направляемый любовью и справедливостью, который провозглашал Иисус.

Уже само слово «католицизм» указывает на центральное значение в этой религии фактора коллективной психологии. Поэтому продолжим наши рассуждения о психологии масс с того момента, на котором остановились, спросим, подтверждает ли их пример Католической Церкви, и обратим внимание на нормальные и невротические черты. Но будем помнить: невроз, как и месса, нацелен преодолеть страх, хотя часто ничего и не выходит, а временами страх даже заменяется чем-то худшим. В каждой болезни можно отследить намерение излечить и защитить: при той же лихорадке жар призван убить бациллы, однако при этом разрушает весь организм.

Общепризнано: и в толпе, и в социальной группе у человека снижается личное мышление. Он отказывается от критики; он слепо верит; он без рассуждений принимает любой бред, который ему впаривают, и даже наделяет его высочайшим кредитом доверия, он отказывается от логики, – но только в рамках доктрины. В других ситуациях, и даже в осмыслении той же доктрины, он может проявлять величайшую проницательность и самой последовательной аргументацией. – Именно такую картину демонстрирует католик. Там, где начинается его вера, он подчиняется церковному учению. Если, будучи ученым, на основании тщательного изучения он обрел некие научные убеждения, а Церковь сочтет их еретическими и, не беспокоя себя попытками опровергнуть его аргументы, категорически потребует от него отречься от них под угрозой отлучения, то – при условии, что его вера и религиозная потребность сильнее научной совести, – веление Церкви подвигнет его не только к «похвальному» лицемерному смирению, но и к внутренне одобренному некритичному отказу от научных познаний, добытых с таким трудом. Очевидно, что такая слепая вера подобна регрессии в инфантилизм. Снижая личное мышление, католик взамен обретает усиление коллективного. С самого детства он учит катехизис, посвященный церковной догматике, над которым столетиями мучились самые проницательные мыслители. Он не может знать, что грандиозная догматическая структура – всего лишь рационализация. Он должен принимать догму как непогрешимую божественную истину и делает это с заметным рвением, ибо ее отрицание или исправление приведут к ужаснейшим наказаниям в вечности. Навязанное Церковью коллективное представление превращается из компульсии, явленной неведомо откуда, в спасительное божественное откровение, из обсессии оно становится инсессией, и личность полностью сливается с церковной организацией, с радостью принимая «познание истины». Боль обращается в милость.

То же происходит и с чувствами: личность беднеет, коллективный аспект усиливается. Личные ценности – семья, жена, ребенок, профессия – теряют значимость; ценности Церкви – Бог, правоверие, догма, сама Церковь – возносятся до небес. Все, сказанное выше о толпе и социальной группе, полностью совпадает с эмоциональным настроем католиков, в том числе и любовь к братьям по вере и дичайшая, жесточайшая, опьяненная массовыми убийствами вековая ненависть к иноверцам. Готовность католиков к самопожертвованию ради Церкви заслуживает восхищения, даже если та в сильнейшей степени обусловлена ожиданием награды на том свете.

Но мы должны придать особое значение изменению сути чувств. В толпе и в Церкви страх личности в какой-то мере устраняется и превращается в чувство безопасности, сознание собственной слабости становится ощущением силы, комплекс неполноценности – уверенностью в величии, склонность к изолированности – связью с братьями по вере, дарующей наслаждение. Но еще важнее то, что все черты, воспринимаемые нами как невротические, теряют печать болезненности, как только община признает их и объявляет высшим достоинством. Толпа пребывает в эйфории, хотя у невротика такие процессы символизации, как правило, не снимают страх, а только рождают боль.

То, сколь много страха таится в глубинах души, видно из повсеместных защитных ритуалов, сопровождающих нас всю жизнь, – взять хотя бы те же апотропеические формулы или крестное знамение.

Явления, сопровождающие растворение в толпе, овладевают и совестью, ибо в Церкви личность отказывается от собственной ответственности в нравственных суждениях и действиях и препоручает их духовному отцу, которому подчиняется, веря в его авторитет и нуждаясь в нем. При этом часто ослабление откликов личной совести несет благо – например, болезненно дотошным людям. Если совесть слаба, в толпе она может усилиться, и это мы должны счесть преимуществом.

Похожее ослабление личных черт и усиление черт коллективных, происходящее в сфере волевых желаний, мы обсуждать не будем; это лишнее. Можно вспомнить невероятные жертвенные подвиги католиков во имя Церкви, и грандиозные достижения Церкви как целого, проявления ее политической и меценатской деятельности. В этом подвиги ее приверженцев явлены с впечатляющей силой.

Когда человек растворяется в толпе – ибо, как мы предположили, бессилен одолеть страх собственными силами, – роль спасителя от страданий и опасности играет вождь. Ему люди приписывают способность совершить то, чего не достичь им самим; в нем находят власть освобождать от боли, от которой самим не спастись; на него большей частью переносят отчаянный нарциссизм; его любят и идеализируют; ему подчиняются почти безусловно. Чем сильнее были страдания и страх, чем лучше община и ее вождь устраняют этот страх и заменяют его блаженством – и тем глубже любовь к вождю и полнее отдача себя ему.